Грановский - [25]
Эпохи истории отдельных народов Грановский рассматривает как «моменты» абсолютного начала, которые могут быть поняты так же, как «идея» или «начало» народа. Такими «началами» являются «в мире древнем… изолированность, индивидуализм»; каждый из народов «осуществляет свою задачу и развивает свою основную идею». В «новой истории» господствует другая идея, другая «образованность» (14, л. 3). «Среднюю историю» Грановский, сохраняя гегельянскую терминологию, рассматривал по «моментам»: «первый момент» — «момент образования обществ, развитие германского элемента на римской почве и под влиянием римского элемента» (14, л. 68); «момент II» — Аравия, «момент III» — история Скандинавского полуострова. Несмотря на эту специфику развития и самой сущности «духа» каждого народа, чрезвычайно важно было бы, полагал Грановский, для истории развития человечества выявить «ступени, через которые шагал всеобщий дух» (14, л. 49).
Этими единообразными ступенями развития народов оказывается их возраст — Грановский принимает возрастную схему истории народов. Возрасты истории народа могут быть охарактеризованы сравнением «ее эпох с возрастами человеческой жизни» — «младенчество», «юность», «возмужалость» и «старость»; «каждый возраст образует особливый период…» (4, 45–46)[11].
В младенчестве народа «человек не может освободиться от природы, не имеет отдельного сознания» (16, л. 11 об.). У народа в этот период в сущности нет истории, «историческое время открывается переходом из юношества к возмужалости… стремлением свободно и обдуманно создать и расширить свое бытие» (4, 45). В этот период «человек освобождается от условий, кои его обременяли без его сознания, от влияния природы, которая определяла его жизнь и историю; тогда начинают развиваться разнообразные формы проявления жизни; начинается борьба прежнего с новым, борьба народа возмужалого с жизнью родовою» (16, л. 11 об.), наступает период борьбы, обновлений, изменений, переворотов (см. 4, 45). Период возмужалости — это период расцвета народа, осуществления его исторической миссии, «народ совершает свое историческое назначение до тех пор, как жизнь его ослабевает» (16, л. 11 об.), дух устает и «истощенные силы перестанут производить новые явления… оцепенеют и потеряются. Тогда наступает старость народа», происходит его упадок, разложение (4, 45): «Признаки его („возраста старости“. — З. К.) — равнодушие к обществу, отвращение от старины, распадение общества на частные политические интересы; государство перестает существовать как полный живой организм и делается механическим собранием частей» (16, л. 11 об.).
И здесь Грановский ставил два важнейших вопроса философии истории: как осуществляется переход от одного состояния (возраста) к другому и могут ли одряхлевшие народы возродиться к новой жизни, т. е. является ли исторический прогресс бесконечным, и не только применительно ко всему человечеству, но и к отдельному народу.
Что касается первого вопроса, то мы уже говорили о противоречивости его отношения к революции, о его напряженном интересе к фактам революционного движения народов, но и о его боязни революции. Когда мы хотим осмыслить эту позицию теоретически, на память приходит афористическая самохарактеристика, данная П. И. Пестелем в беседе с А. С. Пушкиным. «Сердцем я материалист, — вспоминал А. С. Пушкин этот „метафизический“ разговор, — но мой разум этому противится». Подобным образом можно сказать и о Грановском: он склонялся к тому взгляду, в соответствии с которым развитие народов происходило и должно происходить плавно, мирно, непрерывно, он тяготел к эволюционизму, хотя его теоретический разум и противился этому: и метод диалектики, и осмысление фактов истории говорили о законосообразности революционных взрывов в истории человечества и о плодотворности их результатов. Переходы истории совершаются «незаметно», следующий постепенно подготавливается предыдущим (см. 4, 45), развитие народной жизни имеет «свой закон постепенности, как и всякий организм в развитии» (11, л. 11). Однако история давала слишком много примеров нарушения подобной постепенности, чтобы Грановский мог ограничиться чистым эволюционизмом. Он вынужден признать, что в действительной истории дело не обходится без перерыва постепенности, без скачков: «Резкое отличие одной эпохи народной жизни от другой является тогда уже, когда наступает новая, естественно отличная от старой» (16, л. 11). В эти эпохи формы народной жизни переходят «от периодов спокойного образования к переворотам, разрушающим эти формы и зиждущим новые…» (4, 45).
Но существует ли предел прогресса народа? Прогресс человечества, по мнению Грановского, бесконечен, в истории действуют «вечно новые противоположности», и «из борьбы их исходят вечно новые результаты». Но как же сочетать это мнение с утверждением, что народы дряхлеют, как бы исчерпывают свои потенции? Оказывается, что народы, сменяя друг друга на посту лидера человечества, могут обновиться «через принятие нового начала жизни» (4, 44; 46), «постаревший» народ обретает новую жизнь «чрез принятие новых элементов» (16, л. 12), т. е. через восприятие достижений других народов.
