Границы безумия - [4]

— Как вас зовут? — спросила она, когда я затягивала узел.

— Зиба. Зиба Маккензи.

— А я Лиз Картрайд. Скажите моему мужу, что со мной случилось, хорошо? Скажете? Пожалуйста. Я вас прошу.

— Сами скажете, когда выберетесь. Вам ясно?

Она кивнула, и я затянула узел потуже.

— Вот. Прижмите здесь рукой и надавите, — велела я, оглядывая вагон в поисках других уцелевших.

Тогда-то я ее и увидела — католичку. Она лежала на полу. Я заковыляла к ней.

— Эй… — Я взяла ее за плечо. — Вы как?

Глупый вопрос. И так ведь понятно. Видимых травм у нее не было, но веки у женщины дрожали, на шее наливался огромный кровоподтек, а на бедре росла гигантская опухоль. Налицо повреждение внутренних органов. Я ничего не смогу для нее сделать.

Вздохнув, я невольно обвела вагон взглядом, высматривая тех, кому еще можно помочь. Однако у женщины были иные планы.

Она схватила меня за руку и крепко сжала пальцы. Лицо у нее побелело, глаза распахнулись. Правда, глядела она не на меня. Куда-то за спину.

Я могла бы вырваться, но тут она повернула голову. У нее были глаза Дункана. Такие же серо-зеленые, как горные озера. Поэтому я встала на колени и обхватила ее лицо ладонями.

Оставаться с ней — против всяких правил. Вокруг много других пострадавших, которым моя помощь нужнее. Теперь без разницы. Я больше не служила в спецназе и не могла оставить эту женщину умирать в одиночестве.

Порой она содрогалась всем телом, словно сквозь нее пропускали разряд тока.

— Все хорошо, — повторяла я. — Я здесь.

Пусть она слышит мой голос. Не важно, что я говорю, главное — его звучание. Пусть знает, что не одна.

Женщина силилась что-то сказать.

— Он…

Она замолчала, дернулась и снова открыла рот. Зашептала совсем неразборчиво.

— Не понимаю, — отозвалась я, наклоняясь ближе. — Что вы хотите?

Она посмотрела прямо на меня, схватила за руку и глубоко вдохнула, словно перед нырком в воду.

— Это он сделал… Ты должна кому-то рассказать.

— Кто он? — не поняла я. — Что сделал?

— Прошу… — выдохнула она и затихла.

Женщина держалась до последнего, чтобы передать мне свою просьбу. Беда в том, что я совершенно не представляла, о чем речь.

Глава 4

Когда на место происшествия прибыли первые бригады спасателей в касках и жилетах, я расстегивала обгоревшую одежду на девочке-подростке, чтобы ткань не травмировала ожоги третьей степени. Кожа на руках у нее была восковой, красной, вся в волдырях.

— Нужна марля и холодные компрессы, — крикнула я, махнув над головой, чтобы привлечь внимание.

Снаружи железнодорожные рабочие выводили пассажиров по насыпи. Уцелевшие помогали друг другу перелезать через кресла и выбираться сквозь разбитые окна. Неподалеку от меня мужчина в посеревшем от пыли костюме колотил по дверям стальным шестом — кажется, поручнем, слетевшим при крушении.

— Если можете двигаться, идите сюда, — крикнул спасатель, светя фонариком.

Выжившие, спотыкаясь, поползли к нему сквозь искореженный вагон. Они хватались за стену, бессильно висели друг на друге.

Спасатель протянул руку, помогая им выбраться. Люди вываливались из окна и оторопело брели вдоль насыпи на ту сторону, где спасатели раздавали одеяла и кофе.

— Ты ведь меня не бросишь?! — в панике взвизгнула девочка.

— Не брошу. Успокойся. С тобой все будет хорошо.

— Неправда! — завопила пожилая женщина неподалеку, придавленная к креслу куском железа. — Мы все здесь умрем!

— Никто больше не умрет! — строго рявкнула я.

Вот только истерик нам не хватало.

— Выбирайтесь из поезда, — велел мне подоспевший спасатель. Он проверил, не забиты ли у девочки дыхательные пути, и кивком указал на мою ссадину. — Надо обработать и ваши раны тоже.

— Я обещала ее не бросать. Чем помочь?

Он пожал плечами и шепнул:

— Успокойте ее, что ли. Поговорите с ней.

Светская болтовня отнюдь не мой конек; никогда я не умела общаться с девочками-подростками, даже когда сама была им ровесницей.

— Ты какую музыку любишь? — спросила я.

Наверное, самая безопасная тема.

— Классику в основном… — Та скривилась от боли. — Обожаю фортепиано. В феврале у меня прослушивание в Джульярдской школе[1].

— Ты, наверное, очень талантливая…

Я отвернулась, чтобы по моему лицу девочка не поняла лишнего. Сама она еще ни о чем не догадывалась.

— Что дальше? — обратилась я к спасателю, когда девочку уложили на носилки.

У меня тряслись руки. Силы иссякли. Впрочем, боль в ноге стихла, и я могла на нее опираться, а значит, сумею принести пользу.

— Надо расчистить пути, чтобы вытащить раненых.

— Ясно.

Я принялась закатывать рукава.

Лишь позднее, выбравшись наружу и стоя возле искореженного поезда, над которым поднимался двадцатиметровый столб дыма, я осознала масштабы трагедии.

Как же так вышло? Как обычная поездка вдруг обернулась апокалиптическим кошмаром? Как банальное нежелание выходить из дома в один миг сменилось страхом, что я вот-вот превращусь в консервированный паштет?

По работе мне не раз доводилось видеть мешки для трупов. Сегодня было совсем по-другому. Здорово же меня встряхнуло… Когда вагон заволокло дымом, туман, в котором я пребывала последние несколько недель, развеялся. Помогая людям в поезде, я вспомнила о том, что у меня получалось лучше всего. Когда вспыхивает пожар, я не убегаю прочь. Я бросаюсь в самое пекло.