Граница. Таежный роман. Пожар - [30]

Молчание затягивалось. Голощекин, отбросив игры в психологию, попер напролом:

— Тебе нужна жена, а мне нужна бумага!

Ворон поднес ко рту стакан, на пальце одиноко и тускло блеснуло обручальное кольцо. Особист глянул на него, болезненно сморщился и выдохнул:

— Согласен. Все?

Голощекин перевел дыхание, расслабился. Клюнуло! У Голощекина всегда клюет.

— Все! — Никита откинулся на спинку стула, развалился, оглядел разгромленный, залитый водкой стол, метнул свой разбойничий нож и нанизал на него кусок колбасы. Кинул в рот и, жуя, пробормотал быстро, невнятно, без церемоний — как соратнику, как сообщнику: — Ты там мне материалы подготовь на этого соловья, как его там…

— Глинский, — с готовностью подсказал ненавистное имя особист.

— Во, Глинский! — хохотнул Никита и с размаху воткнул нож в стол, припечатывая договор.

Альбина торопилась жить. Может быть, потому, что для нее это было совершенно новое чувство. Долгие годы она не жила, а существовала. Медленно тоскливо умирала. Каждый день тянулся, как целый век, минуты падали на сердце ледяными каплями, вымораживая ее человеческую, женскую суть. И тут произошло чудо. Любовь. Счастье. Вадим.

Альбине жаль стало бездарно тратить драгоценные мгновения на всякие пустяки, вроде сна или еды. Каждую минуту надо было жить для Вадима, для его таланта, для искусства.

Она проснулась на рассвете, и явь показалась ей продолжением сна, только гораздо счастливее. Альбина встала осторожно, чтобы не разбудить Вадима, и старалась не смотреть на него. Она уже знала, что если взглянет, то засмотрится и застынет на долгое время. А дел было много.

Альбина оделась, тщательно причесалась и накрасилась. Она должна быть красивой. Все, что окружает Вадима, должно быть красивым.

Она заглянула в концертный зал, который находился в здании гостиницы, отчитала уборщицу за то, что вчера на концерте вот здесь, здесь и здесь была пыль. А пыль для певца — это яд! Потом отправилась в ресторан и заказала для любимого завтрак. Зашла к кастелянше, которая занималась гардеробом Вадима и остальных участников концерта.

— Зоенька! Проверьте — детский хор должен быть в отглаженных белых рубашках!

— Хорошо, — с готовностью ответила Зоя.

Вообще, Альбина сама не подозревала о том, что может быть столь решительной и настойчивой. От ее ленивой созерцательности не осталось и следа. Целыми днями она находилась в состоянии лихорадочной деятельности: уговаривала, убеждала, настаивала, командовала и заставляла. И ее слушались. И при том никто не обижался и не возражал. Может, потому, что в ней не было ни капли хамства, тщеславия, высокомерия. Было только пылкое служение Искусству.

Альбина спустилась на первый этаж, в холл. Представительницы прекрасного пола в возрасте от тринадцати до тридцати лет, разряженные в пух и прах и густо накрашенные, живописным полотном покрывали все пространство от входа до лифта. Альбина мельком глянула на этот групповой портрет любительниц популярной музыки и обратилась к администратору в бюро приема, не слишком громко, но и не понижая голоса:

— Голубушка, Алиса Михайловна! Поклонницы лезут, как тараканы. Что, нужно разбивать табор перед номером? Примите меры!

Голубушка Алиса Михайловна смущенно кивнула. Половина «тараканов» были ее родней и соседками, а остальные имели отношение к другим сотрудникам гостиницы.

Но Альбина уже стремительно шла к лифту, громко цокая каблуками. У лифта окликнула высокого молодого человека с мелкими черными, как у пуделя, кудрями:

— Яша!

При виде нее Яша вдруг сильно уменьшился в росте и вжал лохматую голову в плечи.

— Яша! — неумолимо наступала Альбина. — Ты вчера сфальшивил!

Это прозвучало как обвинение в тяжком преступлении.

— Одну ноту! — жалобно протянул Яша и для большей убедительности показал толстый палец.

— Одна ложка дегтя портит бочку меда, — назидательно произнесла Альбина и хлопнула по этому толстому пальцу, олицетворяющему фальшивую ноту, своей маленькой белой сумочкой.

Вадим проснулся. В длинном атласном халате он раскинулся на диване, прихлебывая кофе и с сочувствием глядя на Керзона.

Семен сноровисто раскладывал купюры на три кучки и ворчал:

— Это какой-то семейный подряд! Почему я должен отдавать свои деньги какой-то Альбине?

— Потому что она пашет больше тебя, — ласково объяснил Вадим. Он не желал ссориться с Керзоном. Он был благодарен ему за долголетнее сотрудничество, считал Семена своим другом и хотел расстаться с ним по-хорошему.

Керзон чуял, что источник пересыхает. Он был в ярости и с трудом сдерживался. Какая-то глупая провинциальная бабенка оставила с носом самого Керзона! Конечно, с детским хором она хорошо придумала, это Сеня вынужден был признать. С Вадимом произошла необъяснимая перемена — это тоже факт. Загнанная издыхающая лошадка вдруг, как в сказке, обернулась волшебным крылатым скакуном. Керзон ломал голову и никак не мог понять, в чем тут дело. Он чувствовал, что остался в дураках, и сам виноват в этом. Впервые в жизни он оказался в таком неприятном положении. У него было ощущение, словно он выбросил на помойку старую рухлядь, которая оказалась бесценным сокровищем, и узнал о своей страшной ошибке, только когда увидел это сокровище в чужих руках.