Граница дозволенного - [64]

— Я тоже, но этого недостаточно.

— …

— Ты слушаешь?

Он отвечает едва слышно, будто мимо трубки:

— Я думал, мы будем бороться за наши отношения.

— Я тоже.

Мне хочется укрыть его, обнять и отгородить от всего.

— Ты с Роке? — Никогда прежде Эсекьель не называл его по имени.

— Да.

— А если бы не была с ним?

— Эсекьель, наша жизнь сама нас к этому привела. Все прожитые годы. Мы с тобой сами до этого дошли.

Я слышу, как он плачет в трубку. Никогда не видела его слез — за исключением одного-единственного раза, когда депрессия скрутила меня и я лежала больная. Это было вечером, он сидел рядом со мной на кровати, и я цеплялась за его руку, чтобы не утонуть в страдании. Его слезы меня тоже потрясают — в них облегчение и груз вины.

— Давай позже поговорим, — прошу я.

— Да, — почти беззвучно выдыхает Эсекьель и дает отбой.

То замедляя, то ускоряя шаг, я иду обратно в суете тянущихся к полкам рук, гремящих тележек и воззваний из громкоговорителей. Я иду и мысленно твержу, что все хорошо, все правильно, все так, как должно быть. Мы должны были обрубить все много лет назад, и объяснения по поводу Кубы не более чем агония — и для меня, и для Эсекьеля. Мы просто втемяшили себе что-то в голову и не можем отступиться. Супермаркет залит искусственным неуютным светом, народ в преддверии Нового года затаривается всем необходимым для того, чтобы жить дальше и не отставать от других. Что до меня… Меня ждет в кафетерии Роке.

По крайней мере раз в неделю мы выбираемся в кино и ужинаем в ресторане. В пятницу отбываем в Рунге — если Фатима не приезжает в воскресенье пообедать. Известие о том, что мы с Роке решили жить вместе, ее, мягко говоря, не обрадовало. С тех пор как я поселилась у него, девочка ни разу не осталась ночевать, всегда под каким-нибудь предлогом сбегает к матери. Роке на нее не давит. Она девица недружелюбная — насколько я знаю, не только со мной. Я не лезу из кожи вон, чтобы ее завоевать, уделяю ей столько внимания, сколько могу, и стараюсь не высовываться — пусть Роке сам определяет меру нашего с ней сближения. Несколько дней назад девочка поделилась с нами неожиданной радостью: в колледже «Альянс франсез» ее выбрали на роль мыши в инсценировке басни Лафонтена. Ей нравится играть на сцене, она хочет изучать театральное искусство (Роке еще не решил, радоваться этому или огорчаться). И разумеется, Паула считает это своей победой, местью за унижения, перенесенные во время суда по поводу опеки.

Из моих родных ко мне старается держаться поближе сестра. Звонит регулярно, иногда просит, чтобы я передала трубку Роке, и два раза приходила поужинать со своим мужем. В один из этих вечеров она, помогая мне с готовкой, снова призналась, что развестись не решится, хотя Хуан ее окончательно достал. Сообщила об этом совершенно будничным тоном, будто о чем-то само собой разумеющемся в большинстве семей. Она ведь действительно и в мыслях не держит расставаться с мужем. Зато в своем детском желании поддержать сестричку любой ценой при каждом удобном случае уверяет меня, что Роке лапочка. Но я видела, как ее коробит от высказываний Роке насчет фундаментальных, по ее представлениям, жизненных устоев. Он, например, не считает правильным возводить семью в культ и не верит в дружбу. Когда мы с ним не выходили за рамки любовного романа, я в нем этих асоциальных наклонностей не разглядела, и меня беспокоит, как бы они со временем не обострились и не переросли в откровенную мизантропию. Его спасают близкие отношения с сотрудниками — Роке гоняет с ними в футбол и каждую неделю обязательно находит повод, чтобы посидеть где-нибудь вместе после работы. Я знаю, что он считает Хосефину недалекой и что его раздражает ее «домохозяйский» склад ума.

Да, моя сестра действительно не блещет оригинальностью мышления, все ее образование сводится к хорошему колледжу и курсам медсестер.

Своей матери он тоже не может простить ограниченность — каждый раз недовольно морщится при виде вспыхнувшего на экране сотового слова «мама». Он убежден, что манера плакаться по любому поводу (тем более когда вопрос ее вообще не касается) у нее от безделья, поскольку в жизни она не проработала ни дня.

Родители Роке уже много лет живут в Антофагасте, поэтому мне с ними познакомиться не довелось. Я предлагала съездить к ним на Новый год, но Роке ответил, что не нуждается в их благословении. Так что по большому счету мы с ним в основном вдвоем: с Клариссой я встречаюсь на неделе за обедом; брат моими делами не интересуется вообще; а сестра Роке на втором высшем по педагогике, которое она получала в Барселоне, познакомилась с испанцем и осталась жить в Европе.

Большинство наших с Эсекьелем общих друзей потихоньку отдалились без всяких объяснений, демонстрируя подобной страусиной политикой свое отношение к моим действиям. Предпочитают закрыть глаза, лелеять свои стадные чувства и порицать меня за неверность. Но при всем при том с Эсекьелем мы разошлись мирно. Я на него не в обиде. Если он хочет выставлять себя жертвой, его дело. Финансовые вопросы мы тоже уладили — не без сложностей, правда, и пришлось пару раз встретиться, чтобы обговорить всякие мелочи. С бумагами нам помог один приятель-юрист.