Граница дозволенного - [53]

Субботний вечер мы провели в кино, смотрели «Золотой век» и «Порок на экспорт». Первый фильм Роке с полным на то основанием припечатал лаконичным «мура», однако второй, творение Кроненберга, его порадовал, вдохновив на пространные комментарии насчет операторской работы, монтажа и особенно насчет повествовательных характеристик и умения режиссера использовать талант и фактуру актеров. Мне фильм тоже понравился, хотя от размаха показанной на экране мести шел мороз по коже и становилось страшно за свою неосторожность, ведь я разгуливаю по городу с чужим мужчиной — и хоть бы что. Я сказала, что пора по домам. Роке пытался снова оставить меня ночевать, раз Эсекьель больше не помеха, но мне отчаянно хотелось скрыться, спрятаться дома, в своей кровати, поэтому я еще раз повторила, что лучше каждый к себе.

Я устала, мы уже достаточно времени провели вместе, Роке начинал меня раздражать. Мы остановились посреди квартала, чтобы ночной консьерж не увидел, как я выхожу из чужого автомобиля. Роке умолял разрешить ему подняться, хотел поцеловать и обнять напоследок. Я представила его у нас в гостиной, перед книжными стеллажами — и ничего, «тревожная сигнализация» не запротестовала. Но я все равно отказала наотрез. Позвоню утром, и все тут. Открывая дверцу машины, он тронул меня за плечо, и я увидела на его мужественном лице совершенно детское умоляющее выражение. Да, консьержа стоит опасаться, но ведь, если въехать сразу на парковку, он не заметит — ворота вне поля его зрения.

Меня вдруг охватило неожиданное желание привести Роке в гости. Эсекьель ничего не заподозрит. Что мной двигало? Стремление похвастаться? Да нет, не то чтобы я особенно гордилась обстановкой и безделушками. Скорее, искушение продемонстрировать Роке более домашнюю, более интимную грань той женщины, которая встречалась с ним в поисках наслаждения. Я вытащила из сумочки дистанционный пульт, и вскоре мы уже въезжали на пыльную подземную парковку. Мной по-прежнему владело желание спрятаться, поэтому я хотела побыстрее закрыть за собой дверь квартиры.

Роке, переступив порог, не изменил себе: посмотрел вокруг безразличным взглядом и тут же шагнул ко мне с поцелуем. Неужели ему не любопытно, как я живу? Ответа не последовало, его губы настойчиво искали мои, руки ласкали мою грудь. Я попыталась вывернуться, но он не отставал, и я сдалась. Табу на секс с посторонним мужчиной в своем доме рассыпалось в прах.

Я мысленно прикинула, где бы нам устроиться. Диваны в гостиной показались неудобными. Ванные — холодными и неприбранными. Супружеская постель сулила комплексы. Оставалась кровать в кабинете. И мы без стыда и совести занялись любовью в берлоге Эсекьеля.

В воскресенье на обед приехала Кларисса. Ее муж с детьми гостил у свекра и свекрови на побережье, а она с ними поехать не смогла, потому что всю субботу ей пришлось работать на разбивке сада. Она, как всегда, болтала без умолку, производя впечатление порхающего мотылька, которому почти неведомо земное притяжение. Все из-за изящных, как у балерины, рук и длинных голенастых ног. Ее манера двигаться строится по формуле «тише едешь — дальше будешь», улыбка озаряет лицо не вмиг, но зато во всей красе подает белизну ее зубов и очертания губ.

Мы говорили о Роке, пытаясь выяснить, влюблена я в него или нет. Меня подкупало его влечение, его преданность, его несгибаемый напор. Однако представить его в роли второй половины я не могла никак. Кларисса, которая накануне долго проторчала на солнцепеке, захотела вздремнуть. Я предложила ей свою кровать, однако у нее всегда были собственные представления о приличиях, и занять чью-то спальню она считала страшным грехом. Поэтому она предпочла кровать в кабинете. Вечером мы вышли съесть по мороженому, а потом Кларисса отправилась пешком домой.

Эсекьель поджидал меня, растянувшись на диване, спиной к двери и лицом к зеленеющему за окном холму. Он поздоровался, не вставая, и когда я двинулась в кухню, мне вслед донеслось: «Ты спала с ним у меня в кабинете». В голосе была такая уверенность, что я не стала прикрываться Клариссой. «Не трудись объяснять, — перебил он меня, едва я открыла рот. — Я нашел презерватив в мусорной корзине в ванной». Поднявшись с дивана, он с торжествующим видом промаршировал к двери. По взгляду, который он на меня бросил, проходя (я застыла там, где меня настигло обвинение), видно было, что он радуется. Упреков не последовало, а я не почувствовала ни малейшего угрызения совести и не увидела необходимости оправдываться. Ночью мы спали в одной постели, почитали и заснули, не обменявшись больше ни словом.

На следующем приеме у психолога Эсекьель в маниакальных подробностях поведал, как ему стало известно о моем преступлении. «Вот бессознательное и заговорило», — изрекла Селия, дослушав. На самом деле оно воплотилось не только воплем протеста, декларацией независимости и Троянским конем, обрекающим город на поругание, как решила психолог. Переспать с любовником в святая святых Эсекьеля значило почти то же, что трахаться с чужим мужчиной у него на глазах и с его одобрения, как я уже неоднократно делала, — однако на этот раз вместо того, чтобы в результате слиться в любовном экстазе, я оттолкнула его от себя как можно дальше. Это был уже не стон наслаждения, а предсмертный хрип, возвещающий конец эпохи проб и ошибок.