Граница дозволенного - [52]

Последующие сеансы Селия посвятила исследованиям наших встреч с «третьими», выясняя, что послужило поводом для каждой из них, и завершила расспросы удовлетворенным кивком. «Вы сильно любите друг друга. Это очевидно. Амелия, твоей любви хватает с избытком и на Эсекьеля, и на Роке. А ты, Эсекьель, нашел способ, любя ее, не усложнять себе жизнь». Затем она принялась копать наши отношения с родителями. На Габриэле Барросе мы споткнулись: Эсекьель промолчал, а я изложила все, что мне было известно, о привычке Габриэля таскать в постель студентов обоего пола.

— Зачем ты это рассказываешь? — не выдержал Эсекьель.

— А почему нет? — тут же вмешалась Селия и, заверив, что здесь нет ничьей вины, кроме самого Барроса, продолжила расспросы. — Теперь про твою мать и твою. И про сестру. Что вы к ним испытываете?

И снова недомолвки. «Похоже, твой отец на потенцию не жаловался», — резюмировала Селия, глядя на Эсекьеля по-детски изумленными глазами. А я представила, как он подростком вламывается без стука в отцовскую комнату и застает Габриэля, трахающего студентку. Следом всплыла другая картинка: вот Эсекьель, сам уже студент, засматривается на женщин, которых отец приводит в дом, пытается завоевать какую-то из них, но в итоге ее отбивает и укладывает в постель отец. Эсекьель — свидетель амурных похождений отца, Эсекьель — обозреватель плодов чужого литературного труда, Эсекьель — свидетель удовольствия, доставляемого мне другими мужчинами.

Моя мать и наше с мужем нежелание иметь детей тоже послужили темой нескольких сеансов, хотя я и не видела в этом смысла. Маменькины опасения насчет меня я всегда объясняла эгоистичным желанием устраниться от проблем, а вовсе не заботой из чувства любви. Все просто. Любая трудность вызывала у маменьки не желание защитить, а исключительно гнев.

Мы ходили к психологу два раза в неделю. Примерно на десятом сеансе Эсекьель, возможно, из финансовых соображений (хотя большую часть расходов по дому несла я, по настоянию Селии сеансы мы оплачивали пополам), спросил: как мы поймем, нужен нам развод или нет? Она сама нам скажет, придя к какому-то выводу? В ответ мы услышали банальность: психолог не диктует пациентам, что делать. Нужно ждать, слушать сердце, то есть полагаться на бессознательное. Как оказалось, истинный смысл этой фразы нам еще предстояло узнать.

В середине ноября Эсекьель сообщил, что едет на выходные в Вальпараисо, к Перти. Меня он на этот раз не пригласил даже из вежливости — какой смысл, если я все равно откажусь? Перти я недолюбливала и как человека, и как писателя. Два года назад он издал первый роман — Эсекьель его превознес до небес, а мне он показался оторванным от жизни и пресным, несмотря на хороший слог и несколько метких наблюдений. Я воспринимаю Перти исключительно как озабоченного пьянчугу (щеки в красных прожилках, обрамленные нестрижеными, как в далекой молодости, седыми космами), который, не стесняясь присутствующих дам, пялится вслед каждой юбке, отпуская комментарии насчет «булок» и «буферов». «Сиськи как лампы Аладдина», — изрек он как-то раз в ресторане вслед удаляющейся в дамскую комнату спутнице. Он любил похвастаться своими подвигами, поделиться, как кого затаскивал в постель, и охарактеризовать сосательные способности каждой.

Меня бесило, что подобное ничтожество окажется в курсе сексуальных похождений Эсекьеля. Встав в дверях спальни, где Эсекьель собирал вещи в дорогу, я с нескрываемым презрением спросила, пойдет ли он отрываться с Перти. Оказалось, нет, Перти сейчас в Сантьяго, а Эсекьель поживет в его доме. Значит, он едет один? А вот это уже не мое дело, ответил Эсекьель с циничной улыбкой, которая выдавала его с головой.

На следующем сеансе у психолога выяснилось, что выходные он провел с писательницей на пятнадцать лет моложе его, роман с которой у него уже давно. Девушка, что греха таить, привлекательная — смуглянка с индейскими чертами и огоньком в глазах. Эсекьель отказался рецензировать ее первую книгу, однако нелестный эпитет «выгребная яма сентиментализма» я в ее адрес слышала. На этот раз обошлось без ревности. Его декларация независимости развязала руки и мне, дав повод остаться в пятницу ночевать у Роке.

В субботу мы с ним отправились обедать в «Пуэрто-Фуй». Водить меня по ресторанам высокого класса — второй излюбленный им способ обольщения. Когда мы еще не отваживались встречаться за пределами его квартиры, я думала, что он предпочитает заведения с богемной атмосферой вроде «Лигурии» или «Эль Торо», поэтому очень удивилась, когда в первый раз приняла приглашение пообедать, перед тем как отправиться в постель. Роке повел меня в «Эль Сид» в «Шератоне» — помпезный, скучный и дорогущий ресторан. Помню, как он порекомендовал мне попробовать копченого угря с крабовыми равиоли. Обстановка была клишированная до пошлости — скатерти в пол, ниспадающие складками портьеры ярко-розового цвета, жеманный официант, однако блюдо, надо признать, оказалось выше всяких похвал и открыло мне новую гамму вкусов.

Вскоре я поняла, что Роке не любит модных мест, поэтому мы посещали рестораны неуютные, но с отменной кухней и разношерстной клиентурой без всякого общего знаменателя. Семейные трапезы и деловые обеды, соотечественники и туристы, влюбленные пары и надоевшие друг другу супруги — в зале собиралась публика любого возраста и любой социальной принадлежности. В обеденный час я почти не опасалась косых взглядов, поскольку всегда могла изобразить, будто встречаюсь с заказчиком, хотя джинсы с футболкой и потертые ботинки Роке плохо вписывались в образ, поэтому в итоге я решила, что лучше пусть он будет начинающим архитектором-неформалом, который просится ко мне в напарники. Вино на столе тоже присутствовало, и послеобеденные сексуальные игры становились все более разнузданными. Нам нравилось, например, заниматься любовью, стоя перед зеркалом в полный рост. Мне доставляло удовольствие не только ощущать, но и видеть, как Роке овладевает мной. «Он внутри», — повторяла я мысленно, словно пытаясь стереть из памяти долгие годы сексуального голодания.