Граница дозволенного - [11]

С тех пор каждое воскресенье Эсекьель, вставая ни свет ни заря, отправлялся в Майтенсильо за хлебом и газетами. За утренним чаем он читал и перечитывал свою колонку, и я знала, какие мучительные мысли его при этом одолевают. Кроме неотвязной привычки вылавливать синтаксические ошибки и стилистические недочеты, его терзало еще кое-что (он признался мне один-единственный раз, в постели, такой вот вышел альковный секрет) — недостаток твердости в суждениях. Пытаясь облечь свои положительные или отрицательные впечатления от книги в аргументы критика, он боялся, что высасывает их из пальца.

Тот же страх не давал Эсекьелю сочинять самому. Прорабатывать мотивы в диалогах, образах, мыслях, атмосфере ему было не под силу, его персонажи всегда пребывали в состоянии, которое невозможно передать словами или динамически развить в действии. И хотя недостатка в иронии и сарказме Эсекьель не испытывал, если статья выходила суровой, он мрачнел и страдал от груза вины. И наоборот, когда отзыв получался хвалебным, светился от радости. Я думаю, чужие писательские провалы он воспринимал как свои собственные, как неспособность отрешиться от безжалостной отцовской критики. С годами эти перепады настроения стали менее острыми, он словно привык и к неприязни, и к любви, и к похвале, и к порицанию. И гордыня, которая обуяла его в последнее время, когда он решил, что уже овладел мастерством рецензента, и позволял себе с настоящей ненавистью громить некоторых писателей, особенно соотечественников, сжигала изнутри его самого. Выйдя из-под воображаемого отцовского надзора, он утратил вкус к жизни.

Мы с сестрой потягиваем вино, ставя бокалы на широкие подлокотники грубоватых деревенских кресел. Вид у нас, похоже, довольно унылый. Мы только что поужинали. Эсекьель по-прежнему незримо присутствует в комнате. Хочу, чтобы он сейчас и правда сидел напротив, хочу почувствовать себя в безопасности, в родных стенах. Помню, как мы вместе читали под этими торшерами с расписными латунными плафонами. Гостиная тонула в полумраке, Эсекьель сам разжигал камин и, прежде чем включить музыку, любил слушать приглушенный неровный треск пламени. Он наслаждался ощущением, что мы с ним действительно совершенно одни.

— А любовники? Я подозреваю, без них не обошлось, — слышу я голос Хосефины.

Я с трудом возвращаюсь в настоящее. Мы погасили весь свет, и я едва различаю лицо сестры, озаряемое отблесками огня. Они подчеркивают все морщины и несовершенства кожи, и сестра кажется старше своих сорока двух. Со мной наверняка то же самое. Как и с лицом любого взрослого человека. Языки пламени щадят разве что ребенка, завороженного их пляской, а взрослым этот неверный свет напоминает о неумолимом времени, делая старше и, хочется надеяться, мудрее.

— Ты должна рассказать мне про Отеро или про Гарсию — сама выбирай… Разводятся, только когда есть к кому уходить. Иначе какой смысл?

— Что ты мне так упорно приписываешь роман с Отеро? Тебе какая от этого радость?

— Не прикидывайся дурочкой, Амелия. Он привлекательный, недавно развелся, вы вместе работаете. Догадаться несложно.

Нас познакомил общий приятель, Хорхе Микель — старший, именитый и не испытывающий недостатка в заказах архитектор. Ему нравилось сотрудничать с молодыми и талантливыми, как он нас сам называл. Мы втроем разрабатывали проект нового клуба для выпускников английского колледжа. Хорхе Микель с Бернардо проектировали здание клуба, бассейны, спортплощадки, спортзал, раздевалки и прочие служебные постройки. Клуб нужно было органично вписать в парк, поэтому с самого начала им требовался ландшафтный дизайнер с образованием архитектора. К этому времени — к марту 2004 года — у меня в послужном списке уже имелось несколько масштабных парковых работ. В первые ряды ландшафтных дизайнеров я еще не выбилась, но кое-какую репутацию заработала и заказов получала достаточно, чтобы не хвататься за все подряд. Отказывалась в первую очередь от тех, кому подавай сад точь-в-точь как у соседей, и от хитрецов, приходящих с готовым собственноручно склепанным непродуманным проектом. Ну и от тех, кто считает, что работа ландшафтного дизайнера — наладить полив и высадить растения в рядок.

О Бернардо Отеро я была наслышана и до нашего знакомства. Как архитектор он вызывал огромное восхищение и зависть у моих ровесников, поскольку раздвигал в своих проектах привычные горизонты. Его статьи публиковались в зарубежных журналах, он получал заказы из Уругвая, Аргентины и Бразилии, а еще (самый мощный повод для зависти) монография о его работах попала в «GG» — каталог испанского издательства Густаво Жили. Даже Микель, икона «большого искусства» нашей страны, не удостаивался подобной чести. Так что надежды Хосефины и прочей родни сводятся к элементарному: если окажется, что наши с Отеро браки распались из-за любовной связи, кумушки окажутся обладательницами сенсационных сведений и поучаствуют в грандиозном скандале.

Первый раз я увидела Бернардо в мастерской Микеля (помещение свободной планировки на последнем этаже, отличавшееся от типичной городской конторы только чертежными столами). Не скрою, что перспектива познакомиться и поработать с Отеро немного кружила голову — я с трудом удерживалась, чтобы не щегольнуть знаменитой фамилией в разговоре со знакомыми.