Грани жизни - [55]

— А вы? — глухо спросил Сковородин, тяжело повернув голову в сторону главного технолога. — Вы., всегда были вот таким… святым?

— Дело прошлое, — строго усмехнулся Лагунин. — Бывали и у меня подобные переживания, но… что-нибудь одно, сказал я себе: или «переживать» по поводу того, что некая грань сделанного мной требует новой более современной огранки… или всегда быть готовым проконтролировать свою работу, заметить ее недостатки и просчеты… И, представьте себе, товарищи, замечаешь это именно в тот момент, когда к тебе в дверь постучится чей-то новый опыт, чья-то попытка по-новому, иначе, проще, а значит, и быстрее разрешить техническую задачу… Вот и теперь на этом же основании я поддержал попытку Петра Николаевича Мельникова и его бригады: пусть экспериментируют, изучают, совершенствуют… а если результат будет хорош, все их данные пойдут на пользу проекта нашей первой автоматической.

— Извините, я снова вас перебью… — И Сковородин иронически усмехнулся. — Если, следуя вашей «установке», опустить, вернее, просто исключить, за чей, собственно говоря, счет можно заниматься исканиями и всякого рода экспериментами, то ведь вот до чего можно дойти: во второй половине двадцатого века нас чем-то не удовлетворяют полотна Брюллова, Репина, Тициана или Рафаэля…. Так не «коснуться» ли нам этих творений, не «модернизировать» ли их?..

— А вам, Петр Семенович, — спокойно упрекнул Иван Васильевич, — право же, ни к чему такая передержка! Творения искусства живут по своим законам, а техника, машины — по своим. Творения искусства неповторимы, каждое по-своему, а машины — вещь, служащая человеку, тысячекратно повторяемая, изменяющаяся… Ваша «ворсовальная Сковородина», или попросту «В-С», должна обогатить собой еще многие и многие текстильные фабрики, наши, отечественные и за рубежом. Так, значит, надо ей как можно быстрее — но и качественнее! — открыть «зеленую улицу»… Надеюсь, вы это приветствуете, товарищ Сковородин?

Петя видел, как Петр Семенович кивнул в ответ. Но сидел он неподвижно, глядя в зал как-то поверх голов, будто видел что-то свое, сковородинское, и вслушивался в это свое, никем не видимое и никем не слышанное.

— А как дальше-то, Петенька, мысли вслух всех захватили! — вспоминала Марья Григорьевна. — Платонов снова выступил и так интересно говорил о коммунистической общности в труде…

— Да, да… Я тоже с волнением слушал его, — отозвался Петя из своего уголка, отгороженного ширмами. — А как Степан Ильич хорошо, проникновенно говорил, что наша наука и техника развиваются быстро и победно именно потому, что «я, ты и мы взаимно обогащают друг друга» и что в настоящей науке и технике миновал век «непонятых и погибающих одиночек…»

— А я, сынок, не раз подумала на собрании, знаешь, еще о чем? Когда эта твоя и всей вашей бригады история стала всем известна, как она всех взволновала!.. Правда?.. Иногда, слышала я, люди говорили о «личном» и «общественном» так, как будто эти понятия, как два берега, разделенные рекой, значат каждый сам по себе… А в жизни-то они вместе: одинок и слаб человек без общества, и общество многое теряет, не замечая людей… Сегодня, на партсобрании, я особенно сильно почувствовала, как хорошо и правильно выходит, когда то и другое вместе. Ну, конечно, ты скажешь: это еще и оттого, мама, что о сыне твоем речь шла. Но не только поэтому я удовлетворена. Ты заметил, Петенька, что, когда все двенадцать ораторов высказались, Степан Ильич сделал одну попытку по отношению к Сковородину?

— А!.. Когда старик стал подытоживать прения? Ну, конечно, это не только мы с тобой, но и все заметили! По-моему, это был, как кто-то позади меня выразился, «очень выпуклый момент…» (Эту «выпуклость» Петя осознал с острой, как удушье, горечью: «словно уксуса напился», как признался он матери после собрания.)

…— Итак, товарищи, — повторил Степан Ильич, — Петр Николаевич Мельников принят в члены партии единогласно, за исключением… одного воздержавшегося…

Старик Соснин, помедлив — все это поняли, — намеренно посмотрел на Сковородина. Но Петр Семенович молчал. Сотни глаз смотрели на него, а он молчал, словно запершись ото всех, землисто-бледный, неподвижный, будто и неживой. Пете казалось, как тепло дыхания сотен людей и как настойчивая сила всеобщего напряжения, как тихая, но сильная волна наплывает на него, а он молчал. Потом вдруг поднялся, тяжело шагая, будто с невероятным трудом неся свое большое тело, прошел через сцену и скрылся за кулисами. Никто не стал догонять его.

— А мне стало вдруг так больно и обидно, мама!.. Вот, значит, как он уже возненавидел меня!.. «Против» он проголосовать не решился, а «воздержался» на твердо!.. Пусть, дескать, хоть один-разъединственный, но голос большого человека навсегда и останется в партийном деле Мельникова!

— Ну что с ним поделаешь, сынок!.. Видно, у него характер с крайностями.

— Я вот сейчас думаю, мама: как работать мне дальше в сковородинском отделе?

— Очень возможно, что и не придется работать…

— Ты так спокойно думаешь об этом, мама?

— Видишь ли, Петя, мне сейчас самым важным кажется, что ты не ослабел, а выстоял… Понимаешь, выстоял!.. Потому и перевод твой из кандидатов в члены партии прошел так хорошо и всем запомнился!.. В тебе увидели именно такого человека… И, в сущности, что это значит — выстоять? Это ведь не только достойно держаться, сынок, а и делом доказать свою правоту…