Грани жизни - [53]

— Может, чайку выпьешь?

— Нет, спасибо, мама. Лучше уж скорее протянуться… устал.

— Верно… Трудный был вечерок.

Мать и сын скоро затихли в своих постелях, хотя каждый чувствовал, что сон придет не сразу. Да и сейчас им обоим хотелось говорить, делиться мыслями и переживаниями необычайного собрания.

Матери снова и снова вспоминалось лицо сына, пока на собрании разговор шел о нем. Казалось, он приготовился ко всему, как путник на неведомой горной троне. Его напряженно-зоркий взгляд словно впитывал в себя все взгляды, устремленные в его сторону. С детства у сына была забавная привычка: если что-то необычайное занимало его, он прикладывал к уху руку и, как в раковину, ловил каждое слово. Сегодня мать видела большую худощавую руку уже много испытавшего взрослого человека. Матери было горько думать, что даже самая цветущая молодость иногда не в силах выстоять перед болью любви. Однако, минута за минутой наблюдая за сыном, Марья Григорьевна убеждалась, что он твердо решил не только выстоять, но и доказать, что не нуждается ни в снисхождении, ни в приукрашивании его деятельности. Когда Степан Ильич предложил «будущему члену партии» подробнее рассказать свою биографию, Петя только предельно сжато перечислил темы своих заданий по конструкторской и совсем скупо упомянул о своем участии в первой комсомольско-молодежной бригаде.

— Место твое, сынок, в первом ряду оказалось самое неудачное: за столом президиума Сковородин прямехонько напротив тебя, Петенька!.. И, значит, насылай он на тебя свои гневные взгляды, ты их молча принимай, будь они как стрелы каленые!.. Пересесть же было некуда, все места в зале заняты. Я нарочно выбрала себе место во втором ряду, — теперь зачем тебе, взрослому, сидеть со мной рядом, как бы под маминым крылом!.. Ты в самой середине первого ряда, а я во втором, ближе к краю; потом уж я и досадовала — ни шепнуть, ни мигнуть тебе в трудную минуту!.. А пока я томилась из-за таких простеньких думок, с разных сторон помощь тебе шла, труженик ты мой родной. Один за другим поднимались люди и рассказывали про тебя. Многих я только по фамилиям знала, по заметкам их в многотиражке, а теперь увидела их — ну, как не скажешь: знающие и добросовестные люди, умеют по справедливости оценить труд своего товарища!.. Недаром Степан Ильич поднялся из-за стола президиума и обратился прямо к тебе: «Вот как народ тебя «дополняет», товарищ Мельников!»

В зале громко засмеялись, а Сковородин недовольно повел плечами, дескать, «дополнять» совсем не к чему!.. Да, не на его, а на Петиной стороне правда оказалась! Приняли его в партию единогласно, только один был «воздержавшийся»— Сковородин!.. Ах, придет, придет время, когда ему стыдно будет, что воздержался, не оказал доверия своему же ученику!.. Ты, Петенька, так ему верил и так высоко ставил его! А он, тобой бесконечно уважаемый руководитель, голос свой за тебя не пожелал отдать!..

Временами мать и сын замолкали, каждый по-своему отдаваясь свежим и острым воспоминаниям незабываемого вечера, которым начался двадцать четвертый год Петиной жизни.

Петя еще долго не мог сомкнуть глаз. Строгая сдержанность, которой он всем напряжением воли сковывал себя за последние дни, сейчас сменилась неотступным нервным возбуждением. Ему чудилось, что за сегодняшний вечер он чрезвычайно много узнал о людях. Он не только слышал их голоса и следил за выражением каждого лица, но и своим обостренным вниманием как бы проникал во внутренний ход их мыслей и побуждений. Еще не зная, как пройдет голосование за его принятие в члены партии, Петя тем не менее был уверен: настоящие люди не изменяют своему слову!

— Как они писали в своих откликах в многотиражке, так и теперь высказывались! — вспоминал он сейчас в ночной тишине. — До чего же приятно верить людям! Хорошо Платонов рассказал, как провел вечер в нашем экспериментальном цехе, а заключил так: «Я считаю своим долгом коммуниста и современника многих великих дел нашей Родины поддерживать и дальше полезный и верный технический замысел Петра Мельникова по упрощению «узла-Д». А как конструктор я готов также оказывать всяческую помощь этой молодой способной бригаде.

— Как Сковородин-то на него взглянул, Петенька!.. Глаза у него вдруг остекленились, а сам словно окаменел, сине-бледный, руки на столе так и застыли… Должно быть, уж очень поразило его, что Платонов едва приехав домой, сразу обо всем узнал, одобрил, оценил по справедливости…

— А помнишь, мама, Платонова сначала встретили выжидательно, а проводили аплодисментами?

— Ох, тут Петру Семеновичу, наверно, так тяжко стало, что он подался глубже в кресло и даже глаза рукой прикрыл, чтобы никого не видеть…

— Точнее сказать, мама, чтобы не видеть меня…

Петя вдруг задрожал, как и вечером, в зале, на своем незадачливом месте, прямехонько глаз в глаз с Петром Семеновичем. О, этот взгляд, прикрытый бледной, словно застывшей рукой — только бы не видеть Петю Мельникова!

«Кажется, чего яснее: кто «за», кто «против» и кто «воздержался»? Все «за», «против» нет, и только один «воздержался», один Петр Семенович Сковородин!.. По залу даже шум прошел — и понятно: ведь два года назад, когда меня в кандидаты проводили, как горячо, от всего сердца говорил он обо мне! И вдруг будто ничего и не было, будто и не он тогда говорил — воздержался, лишил меня своего доверия!.. Однако не так-то просто даже для главного конструктора! Вдруг кто-то (где-то в глубине зала, голос незнакомый) задает вопрос, и о том же самом, о чем мне только что думалось!.. Объясните, пожалуйста, товарищ Сковородин, почему два года назад в этом же зале вы горячо рекомендовали молодого товарища, а теперь воздерживаетесь? Как совместить одно с другим?