Грани жизни - [42]

Он сел на свое обычное место за длинным столом, выдвинул свой ящик и положил на стол какие-то черновые записи, содержания которых не смог бы даже приблизительно припомнить, и, словно потеряв волю, отдался больному забытью. В висках зло и круто билась кровь, будто голову его сдавило тугим обручем, в груди что-то больно ныло, мысли путались.

«Заболел я, что ли?..» — с полным безразличием к себе подумал Петя и вздрогнул: над столом вдруг вспыхнула лампочка. Ее красноватый отсвет как-то незнакомо и недобро разлился по белому листу. Петя вздрогнул и вышел из-за стола.

Сковородин молча протянул ему телефонную трубку и только его выпукло серо-стальные глаза холодно сверкнули навстречу встревоженному взгляду «будущего зятя».

— Ты? Это ты? — раздался в трубке повелительно чужой голос, настолько убийственный, что Петя даже пошатнулся, словно беспощадная игла вонзилась в сердце.

— Исполняй немедленно мой приказ, а то я приду сюда в конструкторскую и назову тебя подлецом… — еще успел услышать Петя. Вдруг, как из безгласной тьмы, только слабый стук донесся к нему — это зубы его стучали о край стакана.

— Выпей же воды, — сказал кто-то. И Петя с усилием разомкнул веки, увидел хмурое лицо Сковородина. Словно проснувшись, но с холодной пустотой в мыслях и в сердце, Петя хотел было поставить стакан на стол. Но рука так дрожала, что Сковородин опять пришел на помощь, осторожно отнял стакан и движением руки разрешил Пете выйти из-за высокой застекленной перегородки.

«Н-да… для таких переживаний парень не подходит…» — подумал Сковородин. Побелевшее, будто обмороженное лицо Пети Мельникова еще не раз вспоминалось ему. Теперь он боялся, что Галина снова позвонит ему. Но она больше не звонила. Наверно, пораженная молчаливым неповиновением Пети Мельникова, она просто выскочила из телефонной будки, как лиса из капкана. Бежит сейчас длинными институтскими коридорами, желая только, чтобы сейчас никто ее не увидел и ни о чем не спросил. «И все-таки тебе, дочка, куда легче и проще, чем мне и Мельникову», — подумал Петр Семенович. Снова и снова вспоминался ему сумбурный домашний вечер и беспокойная ночь. «Этакая, чертовщина!» — вздохнул он, чувствуя неприятнейшую тяжесть во всем теле, а главное — в мыслях. «Вот попробуй работать в таком состоянии!» — возмущался он про себя, глядя на свои мелко вздрагивающие руки. С возвышения его «капитанского мостика» вся конструкторская была видна как на ладони. Вот и стол Петра Мельникова. Его светловолосая голова откинута назад, глаза широко открыты, но едва ли он что-либо замечает сейчас.

«Наверно, тоже не спал ночь…» — подумал Сковородин, и ему вспомнилась собственная беспокойная ночь. Только на рассвете он забылся тревожным, зыбким сном.

Смолоду он не выносил неожиданностей, а теперь ему, человеку на шестом десятке, они могли принести только нервные встряски и страдания. Да, эти чувства особенно бурно охватили его вчера потому, что была нарушена одна из приятных семейных традиций, которая свято соблюдалась у Сковородиных: возвращение отца домой «из дальних странствий» неизменно было окружено всеобщей радостью и нетерпеливым ожиданием его рассказов о поездке и занимательных встречах. Угораздило же его увидеть этот конверт на письменном столе! И надо же было этому толстяку Трубкину придумать такой «сюрприз» — передать этот злополучный конверт именно ко дню возвращения Петра Семеновича домой!.. И, как позже разъяснила мамаша-«фарфоровый лобик», Трубкин настойчиво просил ее положить конверт повиднее, так как в нем «все очень срочно-деловое».

Но ведь ясно же, у второго заместителя все было рассчитано: «предупреждаю, чтобы вы, дорогой Петр Семенович, потом не ставили мне в вину недостаток бдительности в отношении всего, что затрагивает вашу честь и ваш авторитет, как одного из самых известных руководителей и творцов нашей техники…» Значит, чтобы потом ни в чем его не винили, он, Трубкин, счел своим долгом ко дню «счастливого возвращения» начальника домой подбросить мне этот «разоблачительный материал»… так сказать, для сведения и устранения беспокойства.

«Вот так «устранение беспокойства»! — думал Петр Семенович, уже уложенный в постель. — Чья это «логика»?.. Карьериста-чинопочитателя и труса. Разве бы что-нибудь похожее могло прийти в голову Виктору Платонову? Никогда. Сколько ума, знаний и такта показал он во время нашей совместной работы как заместитель председателя делегации! Вот это действительно заместитель!»

И тут знакомый здравый и несговорчивый голос посоветовал:

«Так зачем же ты держишь при своей особе чинопочитателя, как Трубкин? Ведь это он, трусливо забегая вперед, — как бы, мол, чего не случилось! — даже не присутствуя сам, возбудил полый кавардак в сковородинском доме — право, надо обладать для этого «особыми» качествами. Если бы Петр Семенович сдержался бы в первые минуты и, так сказать, «проглотил бы» про себя эти неприятные новости — потом, мол, сам проверю, — возможно, никакого домашнего сумбура и не случилось бы. Но уж если сам Трубкин не мог вытерпеть, то как же он, Сковородин, согласился бы терпеть?» «Да что я им, безропотный, дался?» — И Петр Семенович вмиг себя раздразнил и закричал таким отчаянно возмущенным голосом, что все сбежались к нему в кабинет. Письмо «бесконечно преданного» Васи Трубкина заходило из рук в руки среди разноголосого шума, вздохов, стонов и проклятий. Бабушка-«фарфоровый лобик» своей яростью настолько заразила всех, что через час уже нельзя было узнать чинной сковородинской квартиры. Опоздавшие к семейному торжеству Вера Семеновна с мужем застали «настоящий содом», как выразились оба геолога.