Граненое время - [19]

Артиллеристы ели пшенную кашу, пили крепкий, обжигающий губы, морковный чай и бойко рассуждали о новостях — о выходе из войны Италии.

— Давно бы так, — сказал наводчик-украинец (который вообще-то любил поговорить о своей красавице-невесте).

— Теперь дело пойдет ходко, одно крыло перебили Гитлеру, — заметил усатый сибиряк-заряжающий.

— Ну, конечно, раз нашему Ивану нашили лычки младшего сержанта, то фюреру капут! — засмеялся белобрысый телефонист из взвода управления.

— Вижу, не дают тебе покоя мои лычки.

— Попадись такому под команду в мирное время...

— Он бы из тебя человека сделал!

И, позабыв об Италии, они принялись подтрунивать друг над другом, вспоминая наперебой смешные случаи из недавних боев на Северном Кавказе. Федю не трогали: он, круглый сирота, был любимцем батареи. Прислушиваясь к старшим, Федя не в первый раз убеждался, что на фронте шутка и смерть действительно ходят рядышком, в обнимку.

На правом фланге дивизии, за холмом, начало погромыхивать. Вскоре минометная перестрелка жарко разгорелась и на юге, на участке левого соседа. А в танкоопасной ложбине было по-прежнему тихо. Но вот разом ударила вся немецкая артиллерия, прошелестели над головой тяжелые мины, опережаемые снарядами.

— К орудиям!..

Расчеты заняли свои места. Федя опустился на колено и вопросительно взглянул на своего наводчика. Тот улыбнулся ему: крепись, мол, дружок-замковый, наша возьмет!

Немцы сосредоточенно били по лесу, который начинался позади огневых позиций, — на фронте достается и деревьям. Череда залпов и череда разрывов соединились в один беспрерывный гул, уже не отличишь по звуку ни выстрелов, ни ударов. Солнце глянуло из-за туч, низко нависших над землей, но тут же скрылось в клубах дыма, перемешанного с пылью. Оранжевые вспышки не успевали гаснуть от частых пушечных очередей. В мутном небе заметались, словно попав в ловушку, длиннохвостые кометы гвардейских минометов. Даже грохот не мог вырваться из лощины: отражаемый холмами, он рушился на головы солдат, оглушенных до того, что они не различали своего собственного голоса.

Огонь методично подвигался к переднему краю.

— В ровики! — не услышал, а разгадал по движению губ наводчика онемевший Федя.

Он отполз от пушки, свалился в земляную щель. И как раз вовремя: треск и звон разрывов были совсем рядом. Федя зажмурился. А когда открыл глаза, то увидел перед собой ветку переспевшей костяники: на светло-красных ягодах искрились капельки дождя, просвеченные солнцем. На минуту он вспомнил детство, мать, девчонок-одноклассниц, вместе с которыми, бывало, ходил в луга.

— К орудиям!..

Огневой вал, удаляясь к траншеям первой линии, оставлял позади себя наспех, безобразно вспаханное поле. Кажется, все мертво. Но Федя уже знал, что живое таится в любом огрехе глубокой пашни. Вот подымутся сейчас цепи вражеской пехоты, и начнется рукопашная в нейтральной полосе. Если бы свинцовые зерна, политые кровью, могли произрастать, то каким бы железным чертополохом покрылась эта земля...

— По танкам прямой наводкой!

Федя только сейчас увидел в просвете, за передним краем, идущие клином несколько машин. В наступившей тишине долетел рев мотора — это показалась еще одна волна, схлынувшая с северного косогора, будто наперерез тем, что шли по склону южного холма.

— Сползаются гадюки! Ну-ну, давай-давай, свивайся в один клубок! — приговаривал наводчик, подавшись всем корпусом к щиту и энергично откинув назад руку, за малейшим движением которой следил весь расчет.

— Не уйдешь, сволочь, не юли!

— Ого-нь!..

Наводчик рванул за шнур, орудие подпрыгнуло. Федя ловко выбросил гильзу, щелкнул замком.

— Огонь! — уже сам себе командовал наводчик.

Истребительный дивизион, долго ждавший своей очереди, отбивал танковую атаку. Ему помогали гаубичные батареи из-за леса. Они стреляли наугад, больше для острастки. А перед Федей все поле боя было как на ладони: танки спотыкались, чадили черным дымом, вертелись, как волчки, били с ходу, с коротких остановок. Артиллерийская дуэль затянулась, и пехота, оказавшись в роли секунданта, зорко следила из траншей, чтобы немецкие автоматчики не вмешивались.

Наконец танки не выдержали, повернули вспять. Вдогонку им дружно ударили гаубицы из-за леса. Откуда Феде было знать, что это уже началась наша артподготовка, началась сразу, без передыха, как только захлебнулась немецкая атака. Он вытер пот с лица, обернулся: за ровиком стоял Витковский в плащ-накидке. Он так поразился, что не мог отвести взгляда в сторону: они встретились глазами, и генерал весело кивнул ему как старому приятелю.

К Витковскому подошел его адъютант, взял под козырек и стал докладывать вполголоса.

— Живо! — не дослушав, бросил генерал.

На опушку леса густо высыпала пехота — во всю ширину лощины, цепь за цепью.

Автоматчики бежали, перепрыгивая с размаху через свежие воронки.

— Живо, живо! — покрикивал Витковский.

Наводчик шепнул Феде:

— Штрафная рота.

Он промолчал: а какая тут, собственно, разница между штрафниками и этим славным генералом, который с утра до вечера под пулями?

— Дивизион — в боевые порядки пехоты! — приказал Витковский майору Синеву, направляясь вслед за стрелками.