Грандиозная заря - [7]
– Нет.
Нин повернулась к ней спиной и оказалась нос к носу с непроглядной тьмой, которая будто бы залепила оконное стекло свежим асфальтом. Нелепо, но Нин вдруг вспомнила о купальнике и полотенце, которые так и лежали сырым комом в сумке для бассейна. Надо бы их повесить, чтобы высохли. Ещё подумала, что, наверное, не сможет приехать на соревнования в воскресенье. И надо бы позвонить, предупредить об этом. И про Маркуса тоже подумала. И про подруг. И вообще про всю свою жизнь.
Она с рождения жила вдвоём с матерью, у них больше никого не было. Не к кому поехать на Рождество или юбилей: ни бабушки, ни дедушки, ни дяди, ни тёти, ни двоюродных братьев и сестёр. Да она даже отца почти никогда не видела! Только она и мать, одни на белом свете, как последние представители вымирающего вида. И теперь вдруг…
Одно слово застряло в горле. Застряло и раздувалось там, разрастаясь с огромной скоростью, пока слёзы вдруг не выплеснули его наружу и слово не взорвалось у Нин на губах:
– Ты меня предала! Зачем? Зачем ты меня предала?!
Вопрос хлестнул Титанию по лицу как пощёчина. Она снесла удар. Он был предсказуем и заслужен.
– Мне очень жаль, – проговорила она, не придумав ничего лучше.
Титания встала, обошла стол и с распахнутыми объятиями шагнула к дочери.
– Иди ко мне, – ласково позвала она.
Нин помедлила (не слишком долго) и позволила себя обнять. В ней боролись гнев, смятение и страх. Можно ли подать в суд на собственную мать за всё, что она сделала? Можно ли вообще подать в суд на человека, которому позволяешь себя утешать? Ведь, как ни крути, Нин вынуждена была признать, уткнувшись лбом в мамину шею: это самое надёжное место на Земле.
– Я понимаю, – прошептала Титания, прижимая к себе дочь. – Поплачь, мой зайч… Упс!
– Всё нормально, – давясь рыданиями, пробормотала Нин. – Можешь называть меня так.
– Да? Ты уверена?
– Да.
– Но ты ведь говоришь, что это глупо.
– Глупо, но ничего.
– Хорошо, зайчонок, – облегчённо вздохнула Титания.
Она покачивала тело Нин, большое тело, которое совсем недавно было таким маленьким, что умещалось у неё между ладонью и локтем. Она чувствовала волосы дочери у себя на щеке и вспоминала, сколько раз за эти годы ей приходилось утешать свою малютку. Из-за разбитой коленки, ссоры с подружкой, из-за того, что та ужасно устала или потеряла любимую игрушку.
– Хорошо, – повторила она. – Хорошо, мой зайчоночек.
– Эй! – возмутилась Нин. – Не увлекайся!
По тихому дому прокатился смех Титании.
– Зайчоночек, котёночек, козлёночек, – забормотала она.
Помимо воли Нин тоже рассмеялась сквозь слёзы, и слово, которое она никак не могла подобрать, вдруг возникло само собой: бесцеремонная. Мать была бесцеремонной. Но теперь Нин больше не хотелось на неё сердиться.
Они просидели вот так, в обнимку, неизвестно сколько времени; каждая неслась по своему потоку мыслей. Наконец Нин почувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы высвободиться из объятий.
– Они вообще знают о моём существовании? Ты им обо мне рассказывала?
Титания кивнула.
– Что ты им обо мне говорила? – допытывалась Нин. – Они знают, что я здесь?
Вместо ответа Титания опустила руки на плечи дочери.
– Подожди. Сейчас я тебе кое-что покажу.
Она прошла через комнату и взбежала по лестнице на второй этаж.
Оставшись одна внизу, Нин привела в порядок дыхание, подняла стул и села, оглушённая и пьяная – не хуже, чем от пары стаканов вина. Когда мать вернулась, она уже успела высморкаться в бумажную салфетку, вытереть глаза рукавом свитера, вытащить из сумки штаны и натянуть поверх коротеньких шорт.
– Ну вот, – объявила Титания, водружая на стол стопку тетрадей.
Это были толстые школьные тетради на спирали, вроде тех, которыми до сих пор пользовались у Нин в лицее. На них лежал толстый слой пыли, и страницы пожелтели от времени. Титания взяла верхнюю тетрадь и открыла наугад.
– Здесь наш тайный код, – объяснила она. – «Система Ориона». Сейчас объясню.
То, что увидела Нин, совсем не походило на тайный код. Это были какие-то странные наброски чёрным карандашом. Кто-то не поленился нарисовать кучу садовой мебели: разные виды столов – круглые, квадратные, прямоугольные, – скамейки, всевозможные модели шезлонгов и тентов. На следующем развороте были изображены ножки от пляжных зонтов, гамак и совершенно безвкусные кресла в цветочек. Она удивлённо приподняла брови.
– Зачем тут всё это?
– Посмотри ещё, – настаивала Титания. – Открой в любом месте, давай!
Нин полистала тетрадь. На этот раз ей попались изображения старых швейных машин, пылесосов и предметов, чьё назначение можно было определить только прочитав подписи внизу, сделанные той же прилежной рукой: масляный обогреватель, настольный вентилятор, газовая горелка, мазутная печь. Каждая картинка сопровождалась ещё и ценой в старых франках.
Титания с нежностью погладила бумагу и улыбнулась.
– Это тетради Ориона, – объяснила она. – Когда Роз-Эме приносила домой каталог, он первым на него набрасывался. И потом часами копировал в тетрадь понравившиеся страницы. Настоящая страсть. Только успевали покупать ему новые тетради.
Нин раскрыла рот от удивления и указала на стопку тетрадей.
Однажды утром известный писатель, лауреат Гонкуровской премии Пьер-Мари Сотто находит в своем почтовом ящике толстый пакет. Очередная рукопись неизвестного графомана? Пьер-Мари никогда не читает чужих рукописей! Он собирается отослать пакет отправителю, но там нет обратного адреса, только электронная почта некой Аделины Пармелан. Чтобы узнать почтовый адрес, Пьер-Мари пишет Аделине письмо, получает немного странный ответ, пишет новое, получает еще один ответ и… постепенно втягивается в переписку, которая скоро перестает быть формальной и захватывает обоих участников.