Гранд-отель - [2]

— Ну что? — спросил телефонист, подняв глаза от своего пульта с переключателями. На голове у него были наушники, в руках красные и зеленые провода со штекерами.

— Да вот, жену только что вдруг увезли в больницу, — ответил портье. — Прямо не знаю, как это понимать. Ей кажется — началось. Но по срокам-то еще рано. Господи Боже ты мой, ведь рано…

Телефонист слушал невнимательно — снова надо было срочно соединить двух абонентов. Однако он все-таки откликнулся:

— Ничего, главное — сохраняйте спокойствие, господин Зенф. Завтра поутру родится у вас мальчишка, вот увидите.

— Ох… Ну, большое вам спасибо, что позвали меня сюда. Там-то, за стойкой, по телефону не поговоришь, не кричать же о своих личных делах на весь холл. Ничего не поделаешь — служба есть служба.

— Да-да. Как только сообщат, что малыш родился, я вас сразу же вызову, — рассеянно ответил телефонист и снова принялся переставлять штекеры.

Портье взял фуражку и на цыпочках вышел из помещения. Шел он, не понимая куда, — ведь жену увезли в больницу, рожать. Лишь пройдя через коридор, вдоль которого располагались тихие читальни с наполовину погашенными лампами и комнаты с письменными столами и канцелярскими принадлежностями на них, он глубоко вздохнул и пригладил рукой волосы. С удивлением он обнаружил, что ладонь стала влажной, но ополоснуть руки уже не успевал. В конце концов, недопустимо, чтобы обычный порядок в отеле нарушался из-за того, что у портье Зенфа жена рожает! Со стороны недавно пристроенного к главному зданию корпуса, где находился чайный салон, летели синкопы джаза, подпрыгивая на лету и отскакивая от настенных зеркал. Из ресторана плыл сочный дух жаркого — время было обеденное, — однако Большой зал ресторана пока что оставался пустым и тихим. В Малом — или Белом — зале метрдотель Маттони расставлял на длинной стойке тарелки с холодными закусками. Зенф вдруг ощутил странную слабость в коленях и минуту-другую постоял напротив входа в Белый зал ресторана, бездумно следя за игрой разноцветных электрических лампочек в баре, которые то загорались, то гасли на стене позади больших кубической формы кусков льда. В коридоре сидел на корточках монтер, он что-то чинил в электрической проводке. С тех пор как на главном фасаде отеля установили мощные прожекторы, электричество что ни день гасло из-за перегрузки сети. Портье Зенф мысленно прикрикнул на свои непослушные ноги и быстрей зашагал в вестибюль, к стойке. Уходя, он оставил вместо себя маленького Георги, — надо было, чтобы кто-то присматривал за порядком, пока Зенфа не было на рабочем месте. Отец Георги был владельцем крупного концерна гостиниц, и по его воле сын и наследник проходил в отеле обучение, причем должен был отслужить в разных должностях, начав с самых низших, как рядовой в армии. Немного смущаясь, Зенф поспешил напрямик через холл, где было уже людно и шумно. Джаз из чайного салона сталкивался здесь с томной грустью скрипок, плывшей со стороны зимнего сада, в паузах слышался звонкий плеск подсвеченных электричеством струй фонтана, которые падали в чашу маленького бассейна в стиле итальянского Возрождения; звенели бокалы, поскрипывали плетеные кресла, а самым тонким звуком в этом слитном созвучии был легчайший шорох шелка дамских платьев и меховых манто. Холодный мартовский воздух свивался спиралями возле вращающейся входной двери, врываясь в отель всякий раз, когда кто-то входил или выходил.

Портье Зенф наконец добрался до своей стойки, последние метры он одолел буквально одним рывком, словно примчался в родную гавань.

— All right[1]. Семичасовая почта как раз пришла, — доложил маленький Георги. — Та, из шестьдесят восьмого, опять закатила скандал. Из-за шофера. Не сразу его нашли. Довольно истеричная дамочка, а?

— Шестьдесят восьмой… Это Грузинская, балерина, — сказал портье, одновременно принимаясь разбирать почту. Восемнадцать лет мы ее знаем, и все — одно и то же. Каждый вечер перед спектаклем у нее нервы шалят, а значит, жди скандала.

Из мягкого глубокого кресла в холле поднялся человек высокого роста, с длинными негнущимися ногами. Опустив голову, он медленно подошел к стойке портье. Перед тем он некоторое время бесцельно побродил по холлу и лишь потом, с подчеркнуто безучастным видом, прошел в вестибюль, как человек, который никого не ждет и не знает, куда деваться от скуки Он полистал журналы, разложенные на прилавке маленького газетного киоска, закурил сигарету, но в конце концов все же завершил свое странствие у стойки портье.

— Почта на мое имя есть? — спросил он рассеянно.

Портье Зенф с готовностью подыграл ему: сначала заглянул в ячейку для почты под номером 218 и лишь потом ответил:

— Сегодня, к сожалению, ничего нет, господин доктор.

Выслушав ответ, высокий человек медленно двинулся назад к своему прежнему месту; вдоль стены, кружным путем, добрался до кресла, сел, резко согнув колени, и принялся разглядывать публику в холле, причем лицо его ровным счетом ничего не выражало. Точнее сказать, у него было не лицо, а только половина лица: одна сторона — иезуитски утонченный острый профиль, удивительно изящной формы ухо и седые волосы на виске; другой стороны не было. Было множество кое-как подогнанных и сшитых, уродливых сморщенных лоскутьев, а в переплетении шрамов и швов блестел стеклянный глаз. «Сувенир из Фландрии» — так обычно называл доктор Оттерншлаг эту половину своего лица, когда разговаривал сам с собой…