Провиденс, округ Вашингтон, 21 мая 1889 года
Ребекка Маккиннон откинулась на атласные подушки, почувствовав, как усиливается боль. Пальцами, которые, похоже, не желали слушаться приказов ее сознания, она взяла с ночного столика письмо и перечитала его уже, наверное, в сотый раз с момента получения накануне.
Страдание, терзавшее ее, смешалось с головокружительным, полным надежды изумлением. Эзра. Эзра наконец нашел ее. А это значит, что, возможно, найдет и Рэйчел.
Слезы отчаяния и боли закипали в ее глазах. Расскажет ли он Рэйчел то, что знает? Воздвигнет ли между матерью и дочерью стену вражды?
Ребекка вздрогнула – ее голову пронзила мучительная боль; женщина отбросила бархатное покрывало и с трудом выбралась из постели. Неуверенно ступая тонкими, трясущимися ногами, она пересекла комнату; ночная рубашка из прозрачного бежевого шелка свободно болталась на когда-то пышном, а теперь худом и изможденном теле.
На туалетном столике ее ждало утешение – хрустальный графин с янтарной жидкостью.
Ощутив холодок в сердце, Ребекка открыла графин, налила порядочную порцию его содержимого в стакан, закрыла и поставила бренди на место.
Полумрак, царивший в комнате, сгустился; идущая с моря гроза почти накрыла город Провиденс. Предвещающий ее резкий ветер уже завывал вокруг обшитого досками дома, в котором помещалось заведение Ребекки, по голым деревянным полам тянуло холодом, обжигавшим ее босые ноги.
Женщина высоко подняла рюмку в насмешливом тосте – за Эзру. И за болтливого моряка, выдавшего Эзре в каком-нибудь салуне Сиэтла ее местонахождение и еще за ее собственную давно увядшую юность.
Ребекка взглянула на свое мутное отражение в пыльном, потускневшем зеркале и не смогла удержаться от вздоха.
В ее длинных черных волосах появились седые нити, а огромные фиалковые глаза, в которых давно погас прежний огонь, поблекли, стали пустыми и безжизненными. Впалые щеки утратили румянец, губы, когда-то полные и подвижные, были истончены годами тоски и сожалений.
Где же теперь та, прежняя Ребекка? Где та полная жизни и сил женщина, которая столько раз улыбалась ей из других, более милостивых зеркал?
– Она умерла,– ответила сама себе вслух Ребекка. Преодолевая боль, она резким движением опрокинула в рот бренди.– Умерла, умерла, умерла...
Мышцы плеч и затылка расслабилась с почти судорожной внезапностью, бренди обожгло внутренности. В горле рос ком готовых прорваться рыданий, причинявший ей больше боли, чем ужасная болезнь, разъедающая ее тело, пронизывающая все кости и мышцы.
Дверь спальни, осторожно скрипнув, отворилась – ну когда же эта несносная Мэми проследит за тем, чтобы смазали петли?
– Бекки,– мягко произнес мужской голос.– Что вы, черт возьми, делаете?
Ребекка повернулась к вошедшему в комнату мужчине. Она почувствовала слабое облегчение, подобное шуршанию легкого летнего ветерка в листве.
– Гриффин.
Молодой человек крепко, почти властно взял ее за руку и уложил обратно в постель, укрыв одеялом быстрыми нетерпеливыми движениями недовольного отца.
Его темные волосы блестели даже в том слабом свете, который бросал в комнату хмурый день, а твердые благородные черты выражали нежную обеспокоенность. Глаза молодого человека, как и волосы, были почти черными, и он на мгновение отвел их от ее лица, не желая, как подозревала Ребекка, чтобы она прочла в них жалость.
Ребекка залюбовалась гибкой звериной грацией его тела, ощутив пламенное желание опять быть молодой и здоровой. Она протянула тонкую, в набухших венах руку и дотронулась до гладкого шелка его жилета:
– Где ваш пиджак, доктор Флетчер?
Уголок его резко очерченных нервных губ дернулся в улыбке:
– Внизу. Надеюсь, ваши достойные служащие будут держать свои руки подальше от моего бумажника?
Ребекка устроилась на постели поудобнее, временно успокоенная бренди и присутствием своего неразговорчивого, строгого друга.
– Пусть только попробуют что-нибудь у вас украсть – я прикажу высечь их кнутом. И вообще, у меня приличное заведение, Гриффин Флетчер.
Гриффин тихонько рассмеялся, и от его смеха потеплело в холодной, благоухающей лавандой комнате.
– Добрые граждане Провиденса могут посчитать это спорным, Бекки. – Он присел на краешек кровати, обхватив колено ловкими сильными руками. – Ну так почему вы послали за мной? Боль усилилась?
Ребекка остановила утомленный взгляд на позолоченной деревянной панели, окаймлявшей потолок комнаты, и начала осторожно:
– Вы говорили, что в долгу у меня после того, как я помогла вам прошлой зимой в палаточном городке. Вы действительно так считаете?
– Да.
Ребекка глубоко и мучительно вздохнула и осмелилась встретиться взглядом с доктором.
– Это касается моей дочери, Грифф. Рэйчел. На лице Гриффина ничего не отразилось.
– А что с ней?
На ресницах Ребекки уже дрожали слезы, и она больше не пыталась их скрыть. Было слишком поздно.
– Эзра собирается привезти ее сюда, в Провиденс,– выговорила женщина, шаря по столу в поисках измятого письма.
Доктор Флетчер взял письмо, развернул и пробежал глазами. Однако и теперь выражение его лица не изменилось; ничто не указывало, готов ли он стать ее союзником, или нет.
