Гранатовые джунгли - [24]

- Папа, ты снова насмотрелся фильмов про войну, - я обняла его и поцеловала в седую соленую щетину.

Середина июля была жаркой. Я с торжеством вернулась из Штата Девочек^{22}, где стала губернатором. Кэрри и Флоренс ворчали, что теперь со мной совсем сладу не будет. Карл пошел на работу и всем по пути говорил, что его дочь когда-нибудь станет настоящим губернатором. Однажды ночью, после того, как я вернулась из Таллахасси, мы с Карлом смотрели «Питера Ганна»^{23} по телеку. Мы поспорили, кто окажется злодеем, и Карл выиграл, потому что это был повторный показ. Он не говорил мне, что уже видел эту серию, пока все не кончилось, и по пути в спальню все время смеялся.

Я пошла спать около одиннадцати и уснула под шорох пальмовых листьев на улице. Пальмы шуршат так же, как дождь, это очень успокаивает. Из глубокого сна меня вырвало ощущение, что кто-то вцепился мне в лицо. Чьи-то ногти царапали мне горло. В комнате была темень, только ярко-красный огонек с улицы пробивался через жалюзи. Я увидела еще один силуэт у кровати, кто-то отрывал от меня того, кто в меня вцепился. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я увидела, что это Кэрри на меня набросилась, издавая странные звуки.

Она убьет меня. Она съехала с катушек и сейчас меня задушит. Вдруг она завыла во все горло:

- Вставай, вставай! Карл умер. Вставай, Молли, твой отец умер!

Флоренс, которая обеими руками отдирала Кэрри от меня, добавила:

 - Он там, в гостиной, если хочешь его увидеть, пока не увезли. Иди же, скорая помощь уже здесь, и доктор тоже.

Я накинула халат и бросилась в гостиную, где висело большое зеркало с нарисованными фламинго. Там, под зеркалом, перед дверью было тело Карла. Его глаза смотрели мне в глаза, и лицо его все посинело.

- Почему он такой синий?

Врач ответил:

- Сердечный приступ. Это случилось совсем внезапно. Ему только хватило времени, чтобы предупредить Кэрри, и он сказал, что у него, кажется, что-то с сердцем, а потом - хлоп, и нету его.

Люди со скорой помощи подошли и с любопытством глазели на мой халат. Им плевать было, что у меня отец умер. Я для них была шестнадцатилетней задницей в купальном халате. Врач сказал мне, чтобы Кэрри подержали на транквилизаторах, потому что она совсем выбита из колеи. Хотя мы всю ночь пичкали ее пилюлями, она не могла спать и плакала:

- Какой сегодня день? Где мой Карл? - потом начинала звать его, как кошку: - Карл, ох, Карл, иди ко мне-е-е-е!

Нечего было и пытаться заснуть, так что мы с Флоренс всю ночь оставались на ногах и обсуждали приготовления к похоронам. Флоренс поглядывала на меня, ждала, чтобы я сорвалась или заплакала. Если бы я заплакала, она сказала бы, чтобы я взяла себя в руки, ради Кэрри. А я не плакала, поэтому она обвиняла меня, что я бессердечная и вовсе не любила Карла, ведь он мне не родной отец. Укоряла меня за то, что я приемная, и что приемные дети не испытывают настоящих чувств к своим родителям. Я ни слова не говорила. Мне было нечего сказать этой женщине. Пусть себе думает, что ей взбредет в голову. Какое мне дело, что думают такие люди?

Похороны были назначены на воскресенье. Когда мы пошли в похоронное бюро^{24}  Циммера с одеждой Карла, мы обнаружили, что Карла там нет. Мы обзвонили все похоронные бюро в городе, пытаясь найти его останки, и нашли его в похоронном бюро Болта. Поскольку его фамилия была Болт, врачи со скорой помощи перепутали и доставили его не в то помещение. Им было плевать, что они ошиблись, а нам пришлось дважды платить.

После панихиды мы забрались в длинный белый «континентал», чтобы выехать на кладбище, и у Кэрри хватило чувства юмора, чтобы заметить:

- Ну, уж это в первый раз я езжу на такой шикарной машине. Видно, чтобы проехаться на «линкольн-континентал», сперва надо помереть.

Она хихикнула, а Флоренс бросила на нее такой взгляд, как будто она была убита горем. По-моему, это и вправду было смешно. Несмотря на все наши ссоры, нельзя было не видеть, что Кэрри не проведешь, и она считала, что мир, как правило, представляет собой шоу для потехи богатых за счет бедных.

Одиночество поселилось в розовом доме после смерти Карла. Кэрри плакала почти каждый день, пока я не приходила из школы. Я пыталась побыть рядом с ней, чтобы ей было легче, но мы только и делали, что ругались. Мы ругались о похоронах, о том, что я мало горюю, о том, что я работаю на теннисном корте, а не в конторе. Я почти не бывала дома и все время болталась на улице. Тогда мы ругалась из-за того, что я бросаю Кэрри в доме наедине с ее бедой.

Через две недели после того, как начались занятия в школе, я пришла домой около пяти и переоделась, чтобы потом идти на митинг. Флоренс удалось выманить Кэрри из дома и увести ее в новый магазин «Бритт». Я сидела на кухне с ярко-желтыми обоями, читала «Орландо» Вирджинии Вулф и хохотала во все горло, потом взглянула на часы и увидела, что уже полшестого. Я вскочила и поставила кофе. Темно-ржавый порошок заклубился в чистой воде, а потом я выглянула на улицу сквозь жалюзи и осознала, что Карл уже никогда не придет. Я чувствовала себя такой глупой и одинокой, ведь я поставила воду, чтобы он пришел с работы и выпил свежего кофе. Я села и попыталась снова читать «Орландо», но страница расплывалась перед глазами. Я встала и пошла в спальню Кэрри. У Карла был ящик в огромном коричневом старом комоде с верхом из серого линолеума. В этом небольшом ящичке он прятал несколько старых перочинных ножей с перламутровой ручкой, красный с серебряным портсигар тридцатых годов, размером с ладонь, и потертый овальный перстень с головой Афины, вырезанной на сардониксе. Целая жизнь ушла. Прекрасная жизнь, наполненная смехом - а все, что осталось от нее, - вот эта пригоршня подержанного товара, и тот не первого сорта.