Грань - [49]

В реальный мир вернулся худо-бедно лишь часа через полтора, после опустошенной бутылки водки.

И тут же вырубился.

7.

На следующий вечер меня навестила Алиса.

С порога сообщила, что я слабак и тряпка, что, как бы ни было плохо, надо взять себя за шкирку, поставить на ноги и идти, идти вперед… и прочую пафосную ахинею.

У нее были черные круги под глазами, а кожа казалась шершавой, как наждак.

Я вяло огрызался. Меня злило, что даже сейчас моя бывшая сочла нужным разыгрывать из себя несгибаемого андрогина, который выше слез и жалоб. Мое предложение проваливать ко всем чертям она проигнорировала и в приказном порядке велела привести себя к завтрашнему утру в 'божеский вид', поскольку она будет меня 'выгуливать'.

Видимо, ее осиротевший материнский инстинкт требовал реализации, и я оказался единственным подходящим объектом. А может, таким образом Алиса пыталась справиться с собственной болью: когда тащишь другого из омута, свой вроде как отходит на второй план.

Противно и то, и другое…

Потолок захлопнулся, как крышка мышеловки, стены сомкнулись.

Нам ли играть в силу и выдержку — друг перед другом?..

Тем не менее, перед навязанным мне рандеву постарался привести себя в порядок, понимая, что Алиса от меня не отвяжется. Встретил ее трезвым, в чистой (хотя и мятой) рубашке. Около часу тренировался перед зеркалом, сумев-таки стянуть с лица выражение безысходной тоски. Правда, физиономия стала глупой и недвижной, как у манекена — ну да на большее меня не хватило, спасибо и за то.

Оглядев меня с головы до ног, бывшая жена усмехнулась, но придираться не стала. В молчании мы вышли из дома и куда-то побрели. Вела Алиса, а я покорно за ней следовал, выбрав позицию равнодушного подчинения. Догадался, куда мы идем, лишь на подходе к цели.

Когда-то это здание было самым высоким в городе, и сейчас, хоть и разрушенное, продолжало вызывать уважение своим угрюмым величием. В детстве здесь было одно из самых захватывающих мест наших игр. Не боясь свернуть себе шеи, мы с Алисой карабкались на самый верх, откуда, запыхавшиеся и торжествующие, взирали на город с высоты. С юным самомнением убеждая себя, что, раз нам удалось забраться выше всех, мы сумеем все на свете…

— Зачем?

— В нашем городе нет места ближе к небу. Здесь мы сможем быть рядом с ней. Сможем с ней разговаривать.

— Ты ударилась с горя в религию?

— Нет, к сожалению. Мне бы хотелось поверить в ангелов и райские кущи, но я скептик и рационалист — кому это знать, как не тебе. И все же здесь проще. Поднимешься — поймешь.

Не оглядываясь на меня, она первой вошла под своды величественной развалины.

Бедная моя Алиса… Ее замечательный интеллект дал трещину, допустил провал в иррациональное, а она и не заметила. Впрочем, чья бы корова мычала. По сравнению с ней, я полная развалина — как мыслящая, так и чувствующая.

Дававшееся легко пятнадцать лет назад для почти тридцатилетнего дяденьки оказалось непомерной нагрузкой. Тряслись коленки, сосало под ложечкой, сердце билось усиленно… и даже казалось порою, что я живой. (И еще вспомнилось, как карабкался в гору в мире Варьки.)

За прошедшие годы здание окончательно пришло в упадок и обветшало. Алиса, с ее мотоциклом и подвижными танцами, переносила подъем легче меня, но даже она отказалась лезть на самый верх — на нашу любимую смотровую площадку — настолько это было рискованно. Пришлось довольствоваться площадкой двумя этажами ниже. Здесь был обрушен большой кусок стены и тоже открывался неплохой обзор — и на серое небо, и на то, что когда-то было огромным городом.

Вид поменялся со времен детства — но не в лучшую сторону. Из грязно-коричневых и серых развалин вырастали яркие кубики и параллелепипеды: голубые, оранжевые, розовые. Контраст только подчеркивал разруху. А в некоторых местах раскрашивали и неживые развалины — что выглядело особенно жалко и дико.

Высота и простор не исцелили мою душу. Я не почувствовал близости потустороннего мира, не ощутил где-то рядом присутствие Варежки.

Алиса же что-то шептала, закрыв глаза — когда я бросил беглый взгляд в ее сторону. Что ж, даже если это самовнушение, я рад за нее. Не зря мы сюда карабкались.

Обратно мы долго шли молча.

— Не зря, — пробормотала Алиса у входа в метро, словно услышав мои мысли, — не зря мы лезли.

— Рад, что тебе полегчало, — буркнул я.

— Знаешь, мне сейчас пришло в голову, какими могут быть рай и ад. Если они есть, конечно. Рай — это когда, умерев, ты снова и снова проживаешь лучшие моменты прожитой жизни. Ад — когда постоянно возвращаешься к самым тяжелым и темным часам и дням.

— Что ж, — взвесив в уме ее картинку, я бодро кивнул. — У нашей Варежки темных дней было немного. После контакта я знаю это доподлинно. Значит, ей хорошо… там.

— Не сомневаюсь. Но я думала сейчас о себе. Если я попаду в ад — а я, наверное, его заслужила, — будут долго-долго — вечно — прокручиваться нынешние дни.

'Попаду в ад', 'я его заслужила' — что я слышу? И это моя рациональная, супер-интеллектуальная подруга? Не удивлюсь, если через пару дней встречу ее в платочке, с потупленными очами — апологеткой одной из христианских сект. И о чем мы с ней будем тогда говорить, хотел бы я знать…