Грамши - [28]

И вот всю Брешию охватила паника. Говорят, что итальянцы ненужно-суеверны. Но едва ли необходима была чрезмерная доза суеверности, чтобы усмотреть в выносе Крылатой Победы из городского музея некий скверный знак, некое дурное предзнаменование! Уж очень все в точности совпало!

Слухами полнилась в эти дни итальянская земля. Слухами самыми разноречивыми. Говорили, что командованию было известно о намерении австро-германцев перейти в наступление еще за месяц до начала событий. Говорили, что за две недели до наступления итальянскому генштабу было уже известно, что наступление это будет направлено в сторону Капоретто. А там была оставлена всего одна линия. В тыловых траншеях не было ни души. Маневренной резервной армии не оказалось, а предполагалось, что она непременно должна быть введена в действие в подобном случае. Уверяли, что всему виной была скверная погода, туман. И что наступлению предшествовали непрерывные газовые атаки. И что у итальянцев не было подходящих противогазов. И что груды итальянских трупов усеяли поля в районе прорыва. И еще что неприятельские войска в районе главного натиска были вчетверо многочисленнее итальянских. А еще уверяли, что уже 24 октября к трем часам дня верховное командование было уже изолировано. Так все это было или не так — трудно проверить. Впрочем, Кадорна (а его сместили и перебросили на чисто декоративный пост в верховном межсоюзническом органе) отказывался признать себя побежденным. «Я, — уверял он, — не генерал, потерпевший поражение, я жертва предательства, вместе со мной была предана Италия. В течение двух дней я потерял шестьсот тысяч человек. За первой линией были расположены пять сильно укрепленных линий!»

Генерал Кадорна стремился сохранить лицо. Степень его ответственности за происшедшее, конечно, трудноустановима. Но главное было уже не в нем. Капоретто было уже пройденным этапом, пренеприятным событием, которое с превеликим трудом удалось как-то замять, избыть, если подобного рода глаголы применимы к свершениям исторического порядка. А замяв и избыв, старались как можно быстрее позабыть и не вспоминать более.

Иные задачи становились в порядок дня. Итальянская буржуазия (интервенционистского толка) выдержала, что называется, характер, не сдала позиций. Нейтралистов удалось как-то приструнить, замазать им рот. Союзники спасли положение на фронте. Но итальянская армия еще не оправилась от сокрушительного поражения. На это потребовалось время. И немалое. Целый год.

Фиуме и прочее…

4 ноября 1918 года, вечером, специальный бюллетень генерала Диаца сообщил о заключении перемирия. Победа! Ликованию не было границ.

Началась демобилизация. Шла она медленно, видимо, власти опасались внезапностей и эксцессов. Солдаты расходились по домам. Нельзя сказать, чтобы они были обременены военной добычей. Но у каждого из них был так называемый «пакет одежды» — смена белья и отрез на костюм, завязанные в бумажный платок, на котором была изображена карта Италии, нет, не просто карта Италии — на ней особо были выделены Тренто и Триест, — словом, демобилизованные были наделены не только личной сменой белья, но как бы и индивидуализированными территориальными притязаниями.

Правда, пока еще не было известно, получит ли Италия все, что надеялись получить ее тогдашние правители.

А покамест начались банкеты. Было произнесено множество пышных фраз, много говорилось о величии Италии. Говорилось о ее славной истории, о великом прошлом, являющемся залогом блестящего и славного грядущего, и особенно о величайших жертвах итальянского народа, о крови, щедро пролитой им, и о том, что, конечно же, эти жертвы должны быть, непременно должны быть вознаграждены по справедливости.

Кое-какие территориальные притязания Италии были в конце концов удовлетворены. Но далеко ее все. Пожалуй, самым главным (и наиболее болезненным, наиболее уязвляющим национальную честь в случае отказа) было требование о присоединении к Италии области Фиуме — Фиуме, ныне Риеки, на Далматинском побережье Адриатики.

Область эта до момента перемирия принадлежала Австро-Венгрии, и вот теперь руководители итальянской политики жаждали ее получить. Они доказывали исконную принадлежность этих районов Италии, во всяком случае преобладающее культурное влияние итальянцев в этом районе. Представитель Италии на мирных переговорах в Версале Орландо неустанно напоминал другим членам «Большой четверки» — несговорчивому Вильсону, валлийскому хитрецу Ллойд-Джорджу и «тигру» Клемансо — о том, что Фиуме должен, непременно должен стать итальянским. Но Вильсон, Ллойд-Джордж и Клемансо не шли ни на какие уступки. «Фиуме — нет!» — отвечали они. И Орландо, ловкий политик, обходительный и любезный человек, само обаяние, так и не сумел ничего противопоставить их настойчивости. Фиуме оставался в руках южных славян.

Все эти обстоятельства не могли не сказаться на размахе и накале патриотических настроений в самой Италии. Официальные политики и профессионалы дипломаты были вынуждены ограничиваться словесными просьбами, мольбами и укорами. И тогда наступил черед политиков иного склада, если так можно выразиться — политиков-дилетантов. На подмостки истории снова вышел уже знакомый нам Габриэле Д'Аннунцио.