Графоман - [11]

Доверчивость и наивность? Да что Вы говорите! Ведь деньги они относили не в благотворительный фонд, никак не рассчитывая на возмещение, они надеялись на то, что смогут таким образом внезапно обогатиться, не прикладывая при этом никаких усилий. Люди эти были не молодыми, знали, что большие деньги без трудов не достаются, прекрасно понимали, какие проблемы возникают перед теми, кто решил каким-либо образом разбогатеть, но при этом легко поверили, что какие-то люди, ничем им не обязанные, смогут вот так, запросто, решить все их проблемы. И дело тут не в наивности и доверчивости, а в том, что жадность, зависть и корыстолюбие оказывались настолько сильны, что значительно превосходили аналитические способности ума.

Какие же душевные свойства руководили Василием Петровичем, когда он решил продать квартиру в городе для того, чтобы опубликовать роман? Он ведь прекрасно понимал, что разбогатеть на литературном поприще удавалось весьма немногим, Грин умер в нищете, а семье Пушкина после его гибели остались одни долги, да и Эдгар По, основатель детективного жанра, столь популярного у современного читателя, умер в полной нищете бездомным бродягой. Может быть слава? О нет, не слава и не богатство прельстили Василия Петровича, не они толкнули его на этот, казалось бы, необдуманный шаг. Любой человек, от токаря, творящего чудо технического совершенства из простого куска металла, до художников и писателей, создающих бессмертные произведения искусства, ждут лишь одного — признания своего творчества, именно признания, а не славы и не денег, реализации своих способностей, и человек, первым изваявший обыкновенный глиняный горшок, был не менее гениален, чем Микеланджело. Имя его никто никогда не узнает, но глиняный горшок так же бессмертен, как и Аполлон Бельведерский («Что же, для Вас Аполлон Бельведерский хуже печного горшка?» Н. Некрасов).

Итак, Василий Петрович, пытаясь реализовать свои творческие способности и добиться признания, столкнулся с реальностью, которая значительно отличалась от его представлений о риэлтерской деятельности, но в отчаяние не впал. Прикинув объем работ, он пришел к выводу, что денег, вырученных от продажи квартиры, хватит и на ремонт, и на то, чтобы издать роман, который пока ещё написан не был.

Василий Петрович закупил строительные материалы и приступил к ремонту, он торопился, нужно было успеть закончить все, или хотя бы наружные работы, до наступления холодов, но дело двигалось не так быстро, как хотелось бы. Вставал он рано, по крайней мере, он так считал, но каждое утро с удивлением отмечал, что все соседи его уже давно поднялись и занимаются своими делами. В старом ржавом корыте, оставшимся от прежнего хозяина, он готовил раствор цемента с песком и принимался за штукатурку стен, работал до позднего вечера, потом готовил ужин, ел и ложился спать, взяться за роман сил уже не было.

Как-то вечером, когда очередной этап работ был закончен, к нему зашёл сосед, зашёл просто так, поинтересоваться новым жильцом, познакомиться, и Василий Петрович, как и полагалось в подобных случаях, предложил ему выпить рюмочку за знакомство, сосед, назвавшийся Колей, с превеликим удовольствием согласился.

— Так это, значит, ты купил хату старой Сахнихи, — сказал Коля, когда процедура формального знакомства завершилась принятием некоторой дозы спиртного, под весьма неопределенный, но традиционный для южных мест тост: «Ну, будьмо».

— Мне продал этот дом Петр Сахно, — недоуменно ответил Василий Петрович, явно не понимая кто такая Сахниха.

— Ну, да, то ж её сын, старой Сахнихи, Петька, сама Сахниха уж год как померла, а хата стояла никому не нужная, Петька давно в городе живет, Галька, дочка её, в Киеве. Нет, Петька, конечно, приезжал, кое-что чинил, а то хата совсем бы развалилась, а уж продать… И не думал, что купит кто, тут в поселке хаты получше есть, так нету покупателей, все в город норовят, а ты из города сюда, чудной.

— Я на пенсии, вот, решил поближе к природе, где и воздух чище и поспокойнее, да и прожить на пенсию, думаю, легче, чем в городе, — Василий Петрович не стал рассказывать о своих литературных планах, о намерении издать роман, который ещё и не был дописан.

— Это верно, Васыль, здесь прожить легче, чем в городе, вот придет весна, посадишь картошечку, помидорчики, огурчики, может, и кабанчика заведешь, огород, хозяйство не дадут с голоду помереть. А в городе что? Всё купить надо, а цены! А тут всё своё, натуральное, без нитратов, так сказать. Но хату эту… зря ты, зря, вон у Игната хата продается, так то хата, а тут, развалина, да и только.

— Ничего, руки есть, поправлю, вот, стены уже оштукатурил, осталось крышу перекрыть да внутри ремонт сделать, но внутри можно и зимой, главное — наружные работы до холодов закончить, — Василий Петрович налил по второй, Коля тут же опрокинул рюмку в рот и, закусив огурцом, продолжал:

— С крышей я тебе помогу, обращайся, смотрю, ты и шифер уже купил, но одному такие листы наверх переть… так что обращайся, Вася, помогу, я тоже пенсионер, время найдем, и вообще заходи, у меня самогоночка есть — слеза.