Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820 - [51]

– Я хочу, – сказал он, – забавлять парижан, как в былое время. Пусть фонтаны бьют каждое воскресенье, но, неужели, правда, что при Людовике XVI это удовольствие каждый раз стоило сто тысяч франков? – И получив от министра утвердительный ответ, воскликнул: – Оказывается, любоваться каскадами стоит слишком дорого. Ну а если я откажу парижским зевакам в удовольствии, которое они любят больше всего, разве они поймут, что я хочу употребить такую огромную сумму на более полезное дело?

Продолжая разговор о громадных садах королевской резиденции, Наполеон стал вспоминать Ленотра, их устроителя. По странной случайности Монталиве тоже забыл его, и они тщетно ломали голову, стараясь вспомнить знаменитое имя.

Я осмелилась и шепнула это имя на ухо принцессе Боргезе, и она его громко произнесла.

– А! – воскликнул Наполеон. – Но ведь это не вы вспомнили. Я готов спорить, что вы даже не знаете, существовал ли Ленотр вообще когда-либо на свете: ведь он умер до вашего рождения! – И он бросил на меня явно восхищенный взгляд.

Обед подходил к концу, когда дежурный камергер доложил императору, что итальянский вице-король ждет его в саду. Наполеон быстро встал из-за стола, не дав Марии Луизе доесть мороженое. Это так ее раздосадовало, что она не удержалась и пожаловалась дяде.

После обеда мы вернулись в гостиную, куда уже прошли обе дежурные придворные дамы. Все окна, выходившие на главную аллею парка, были раскрыты.

Принц Евгений в сильном волнении прохаживался по аллее. Заметив Наполеона, он сразу же пошел ему навстречу. Разговор велся очень оживленно и, по-видимому, касался важных предметов. Император жестикулировал как настоящий корсиканец, а принц старался его успокоить, но все же было заметно, что император чем-то недоволен. Голоса собеседников долетали до нас, но слова относил ветер.

Между тем в гостиной Монталиве старался занять нас банальными разговорами, чтобы не создавалось впечатления, будто мы прислушиваемся к разговору в саду. Императрица не проронила ни слова. Сидя возле своего дяди, который, подобно ей, невозмутимо молчал, она рассеянно смотрела в окно, ничуть не беспокоясь о том, что происходит в саду, где беседа принимала все более и более возбужденный характер.

Так как рано или поздно все делается известным, а особенно при дворе, где всегда настороже столько глаз и ушей, то и мы скоро узнали, что послужило предметом этого бурного разговора. Вице-король по поручению своего зятя, голландского короля, привез Наполеону его отказ от престола и, исполнив это щекотливое поручение, вынужден был оправдывать его перед императором.

Наконец Наполеон вернулся в гостиную со строгим, но спокойным лицом. Он сразу подошел к Монталиве и сказал ему, что завтра в пять часов утра отправится в Малый Трианон (предназначенный для молодой государыни). Мария Луиза стала настойчиво просить, чтобы и ей разрешили участвовать в этой поездке, обещая не заставлять себя ждать и быть готовой к назначенному часу. Император в очень мягкой форме отказал ей под предлогом, что в ее положении необходимо избегать переутомления, причем спросил мнение герцогини Монтебелло, и та подтвердила его слова. Но Мария Луиза, как настоящее избалованное дитя, не успокоилась, а продолжала настаивать, уверяя, что доктор велел ей гулять, и, в надежде добиться своего, стала ласкаться к мужу, положив ему руку на плечо. Эта фамильярность при посторонних, видимо, не понравилась Наполеону; он тихо снял с плеча руку своей молодой жены, но все же нежно пожал ее.

Затем император подошел ко мне и, отведя к амбразуре окна, спросил, какие известия я получила из Польши и правда ли, что император Александр угрожает конфискацией имущества тем из своих подданных, кто не вернется в Россию.

Получив утром письмо от свекра, я могла подтвердить факт, в котором император, по-видимому, сомневался, причем сказала, что мне необходимо поторопиться с отъездом.

– Не беспокойтесь, – ответил он с милой, присущей лишь ему одному улыбкой, – веселитесь и не думайте еще укладывать вещи.

Такие случайно брошенные фразы давали возможность предполагать войну с Россией, хотя громко говорить об этом никто не решался; тем не менее, ввиду грандиозных приготовлений, все считали эту войну неизбежной.

– Что привезти вам из Индии? – спрашивал меня один из влиятельнейших людей того времени.

– Может быть, из Москвы или Петербурга? – отвечала я, желая выпытать у него истину.

– Возможно, мы и пройдем через эти города, но я думал, вы пожелаете более редкий подарок. Мы нанесли визит пирамидам, и теперь было бы справедливо заглянуть к нашим соперникам за морем.

То, что я сейчас рассказываю, может показаться выхваченным из «Тысячи и одной ночи», но я взяла за правило ни на йоту ни в чем не уклоняться от истины, а в те времена все так привыкли к всевозможным чудесам, что все сверхъестественное казалось возможным, а невозможное – вполне осуществимым.

Вернусь ко дню, который я провела в Сен-Клу и который занимает видное место в моих воспоминаниях.

Этот день закончился чудным спектаклем. Тальма играл Манлия. Это был настоящий триумф удивительного актера, соединявшего с красотой голоса благородство поз, жестов и удивительно правильные черты лица. Когда он надевал на голову лавровый венок, то напоминал древнего триумфатора, всходящего на колесницу, запряженную рабами: в этот момент забывали об актере и видели только героя. Особенно замечательно было его сходство с Наполеоном, главным образом в профиль. Они были похожи на двух братьев, но различались их взгляды: у одного он был глубоким, а у другого – тяжелым.