Граф Брюль - [103]

Князь стоял молча, поглядывая свысока на своего врага, даже не приветствуя его поклоном и только равнодушно присматриваясь к нему.

В первую минуту Брюль страшно побледнел и, пораженный, хотел уходить назад: ему казалось, что он попал в какую-то западню. Несмотря на всю силу характера, его лицо так изменилось от этой неожиданности, что Сулковский не мог удержаться от смеха.

Должно быть, в эту минуту князь вспомнил и отца Гуарини и его поговорки, и этот язык, часто употребляемый при дворе: первые его слова были по-итальянски:

— Гора с горой не сходится!..

Брюль стоял в недоумении, видно было, что ему здесь не хотелось оставаться.

— Вы, вероятно, слышали басню, — произнес Сулковский, — о буре, которая загнала волка и овцу в одну пещеру… Что-то вроде этого случилось и с нами. В такую грязь и слякоть не годится даже врагу отказать в убежище.

Брюль молчал и отступал к дверям.

— Будьте уверены, граф, что я не буду злоупотреблять своим положением, и не стану вас терзать, — прибавил Сулковский. — Для меня наша встреча, действительно, забавна, да еще в такую пору, когда после 14 лет судьба отомстила за меня.

— Князь, — прервал Брюль, как можно вежливее.

— Граф, — отвечал Сулковский, — если бы от вас это зависело, то вместо княжеского титула теперь у меня была бы удобная квартира в Кенигштейне.

— Князь, — воскликнул Брюль, — вы мне приписываете такую власть, которой я никогда не имел!.. Прежде всего вы должны приписывать свой упадок своей собственной неосторожности, потом, может быть, справедливому гневу королевы, наконец, воле его величества, которой я был только исполнителем.

— Граф, — сказал Сулковский, — про это следует говорить совершенно иначе, так как история когда-нибудь запишет, что его величество был исполнителем ваших фантазий.

— Князь, вы ошибаетесь…

— Граф, неужели вы меня считаете настолько ограниченным, чтобы я, зная лучше других людей обстоятельства, позволил уговорить себя верить в вашу невинность?

— Я беру Бога в свидетели! — складывая руки, произнес Брюль.

— Это выгоднее всего, — отвечал Сулковский, — потому что такой свидетель не может вмешиваться в наши дела настолько деятельно, чтобы для них сходить на землю. Лучшим свидетельством Божиим может служить судьба, которая теперь постигла нас. Вот, плоды вашей политики; нашествие пруссаков и постыдное бегство короля.

Брюль содрогнулся.

— Но это еще не конец, а начало! Увидим, какие последствия будут. А теперь вы едете в Польшу осчастливить ее, чтобы привести в такое положение, как Саксонию, — говорил Сулковский, смеясь.

— В управлении Саксонией, — отвечал, кашляя Брюль, — мне не приходилось делать никаких нововведений, с меня довольно было идти по следам моего знаменитого предшественника.

У князя глаза заблистали.

— Ваш предшественник иначе хотел устроить будущее Саксонии, — гордо отвечал Сулковский, — доказательством тому служит план, который вы отобрали у меня, для того, чтобы через князя Лихтенштейна передать австрийскому двору.

Брюль вздохнул.

— Я… Я об этом ничего не знаю, — невнятно проговорил он, совершенно смущенный. — Но если кто-нибудь сделал это…

Сулковский, смеясь, начал ходить по комнате, стараясь не приближаться к министру.

— Послушайте, Брюль, — говоря по старому без титула, произнес князь, — по крайней мере, не играйте со мною комедий, это ни к чему не ведет. Точно так же, как передо мной, вам не придется разыграть ее перед историей, которую нет возможности обмануть. Вы заставите молчать литераторов, прикажете писать, говорить, думать, но ваши последние дела не скроете… Никто в свете не в состоянии сделать вас чистым перед историей. Вы перед ней предстанете без маски, как перед судом Божиим. При жизни вам удалось избежать позорного столба, но не избежите его после смерти.

— Вся моя жизнь на виду! — в волнении воскликнул министр. — У меня нет тайн, князь, и я желаю этого суда!

— Желали бы или нет, но вы его не можете избежать; это напрасно; он будет строгим и беспощадным.

— Я покоряюсь ему, — отвечал Брюль, — я ни в чем себя не упрекаю; я вам прощаю, князь. Вы говорите, как соперник, которому не удалось сделать то, что мне само счастье дало в руки.

— Что вы называете счастьем? — спросил, смеясь, Сулковский. — Патер Гуарини, или…

Брюль покраснел; князь пожал плечами.

— Честное слово, граф, я удивляюсь вам… Не говорите, что я мог бы тоже самое сделать на вашем месте! Скромно признаюсь, что я не в состоянии был бы столько зла и обмана привести к исполнению. Я желал славы, величия Саксонии; да, хорошо зная Августа, его благородную натуру, но ленивую и неспособную, я стоял на страже, чтобы помогать ему своей энергией. Всем тем, что имею, я обязан доброте нашего короля, но не обману и лицемерию.

— Князь, — прервал министр, — это уже слишком! Сулковский повернулся к нему, пожимая плечами.

— Ведь мы оба, как римские авгуры, можем смеяться из-за кулис над этой комедией, не скрываясь друг перед другом? Вы можете для других быть невинным Ефраимом… Но для меня вы всегда прежний, хорошо знакомый Брюль, которого я видел незаметным пажом, кланяющегося лакеям…

Лицо Брюля то краснело, то бледнело; видно было, что он то хотел уйти, то оставался, в надежде, что он сумеет объясниться. Брюль всегда был очень ловок в разговорах; всегда он имел наготове софизм или удачную увертку; он знал неповоротливость Сулковского и думал, что все-таки под конец он его победит. Но он ошибся в расчетах. У князя явились и сила и слова. Напрасно министр искал точки опоры, наконец, он проговорил тихо: