Град Петра - [179]

Зима ушла на демарши дипломатические, в апреле консилии с Швецией возобновились в финском городке Ништадт, к коему прикованы теперь взоры Европы. Шведы состроили гордую мину при плохой игре, заявили милостиво, что Петербург отдают. Пётр, узнав об этом, написал с негодованием:

«Что же в проекте шведских министров упомянуто об уступках их, что уступают нам Петербург, и вам надлежит при заключении объявить, что о Петербурге упоминать не надлежит, ибо оного при их владении не было».

За Выборг требуют возмещение — кусок русской территории. Ещё чего!

«У нас таких земель нет».

Царь напоминает: он два раза предлагал мир, «сперва по нужде, а потом из великодушия... Теперь пусть же шведы заключают со мною мир по принуждению, для них постыдный». Никаких поблажек! Просят остров Эзель — отказать! Тем временем Апраксин не перестаёт тревожить шведское побережье, корабельные орудия подкрепляют царские ультиматумы.

Представители России в словопрениях стойки. Это генерал Брюс и Остерман[126] — немец из простолюдинов, бывший секретарём у Крюйса. Слышно, супостаты теряют апломб, становятся покладисты. Пётр всё лето в состоянии лихорадочном — на месте не сидится, курьеры мчатся к нему в Ревель, в Ригу, в Гельсингфорс. Друзьям радостно сообщает:

— Из Ништадта благоприятны ветры нам дуют.

Пожелал, чтобы ему первому, в секрете от всех, доставили известие о мире. Он счастлив будет обнародовать, ошеломить новостью. В июле наведался в Петергоф к царице, жили в Монплезире — отделка в большом дворце не кончилась.

Ученики Леблона отделали по его рисункам дубовый кабинет для царя. Крупно вырезаны Нептун и Минерва — символ могущества на море и мудрого, справедливого правления. Отчётливы по стенам атрибуты разных наук, ремёсел, художеств... Царю всё нравится, хотя кабинет построен непривычно просторным — помещения ведь для оказий праздничных. Хвалит французов, хвалит Браунштейна, который возводит в западной стороне парка маленькие дворцы-павильоны, роет пруды. Одно здание, уединённое, близ моря, названо Эрмитажем, другое — Марли, тёзка версальского. Весьма доволен Пётр тем, что цветники разбивают русские садовники, обученные немцем Кранихфельдом, что питание фонтанов наладил Василий Туволков — да ещё как! Решил задачу, загонявшую в тупик иностранцев... Воды не хватало, жаждой томился Петергоф. Василий нашёл воду, запрудил ручей в овраге, а затем сообразил гнать её с ропшинских высот, где на поверхность земли высачивались родники. Тысячи солдат оставили ружья, взялись за лопаты.

   — Доброе начало, Катеринушка, — говорил Пётр. — Штыки своё отслужили, чаем мы...

Копальщиков на девятивёрстном канале угощали солониной и водкой. Царь уехал, пообещав вернуться к открытию. Торжество состоялось в августе. Под музыку, под крики «ура!» родниковые речки, слитые в один поток, хлынули в канал. Царь, раскидавший перемычку, высоко поднял заступ:

   — Честь этому оружию!

Опробовал шлюзы, фонтаны, каскад. Всюду водит за собой герцога голштинского Фридриха — будущего зятя. Он получит Анну, старшую дочь царя, но, разумеется, после войны. Жених изображает безумно влюблённого — бледен, мечтателен, как предписывает мода, иногда, по примеру Петра, помогает работным в нижнем парке, на морском канале, на пристани, на новых акведуках. Петергоф наряжают к дню виктории, ветры из Ништадта ощутимы всё более. По-тихому, без огласки, готовится столица. Меншиков заказывает триумфальные аркусы, костюмы, действо огневое.

В анналах сохранится имя капрала Ивана Обрезкова — ему выпало ехать с трактатом о мире, подписанным 30 августа. Царь был на Котлине, отплыл 3 сентября — на море и встретились. Прочёл украдкой, запёрся в каюте. Спутники догадывались... Наутро бригантина, стреляя из пушек, вошла в Неву, Пётр махал шляпой, до боли в висках, до удушья напрягал голос — он исполнил свой зарок, сам оповещает народ о мире, он первый, потрудившийся для этой великой цели больше всех. На Неве стояли суда, моряки передавали весть на берег — там собирались люди.

Невиданные всадники поскакали по улицам — белые шарфы через плечо, белые знамёна. Трубят, созывают горожан на Троицкую площадь, на чрезвычайное слушание:

   — Мир со шведами, мир...

Да будет каждому ведомо, от вельможи до нищего, — держава Российская приобрела Ингерманландию, Эстляндию, Лифляндию, города Выборг и Кексгольм, ныне и навечно. Никогда в гистории своей такой военной удачи не добивалась. Солдаты выкатывали на площадь бочки с вином, рубили, жарили мясо. В толпе плясали, пели, затевали кулачные бои — под надзором молодцов Девьера, дабы не допускать ссор кровавых или иного бесчинства. Выловили юрода, оравшего истошно, что царевич Алексей жив и где-то на Дону собирает войско ратовать за старую веру.

Потеха для именитых — маскарады на целую неделю. Народ смотрел молчаливо и удивлённо на царя в короткой матросской куртке и с барабаном. Ловко выколотив дробь — сигнал к началу шествия, — он два часа вышагивал вокруг площади, а за ним шеренгами плелись, поспешали, подбирая к коленям одежды, поневоле весёлые господа. Не менее тысячи их. Лица наполовину закрыты чёрными масками, а одежды разные — поди угадай кого!