Грация и Абсолют - [14]

Виктор понимал уже: благополучного исхода ждать не приходится. Но он был бы не он, если бы пошёл на попятный.

Гаишники поспешили к подкатившему милицейскому «москвичу», до Можова донеслось «пьяный…» А он позволил себе в буфете театра лишь пару рюмок мятного ликёра. Его возражения восприняли с весёлым безмолвием, милиционеры, резко поднажав, поместили опрометчивого человека в «москвич», доставили в отделение, где он был встречен старшим лейтенантом с ехидно-цепкими глазами. Тот с явным удовольствием принял фразу одного из милиционеров:

– Бросался на инспекторов ГАИ, угрожал: «Убью!»

– Вы же видите, что я не пьяный… – начал Виктор, но был прерван:

– Пройди!

Его повлекли в камеру, и он получил неизгладимое впечатление о том, что такое отработанный удар сзади в правую почку. С полминуты им владело неистовство сопротивления, но двое заломили руки, а ещё двое принялись тубахать его по грудной клетке, животу, бокам, потом кинули на пол и предоставили корчиться от пинков. Тут скользнувший в камеру милиционер зашептал что-то старшему лейтенанту, который со взмахом руки бросил:

– Хватит!

Римма Сергеевна, последовав на своих «жигулях» за милицейской машиной, сумела добиться в приёмной отделения, чтобы её выслушали, и назвала фамилию знакомого чина МВД. Уведомлённый старший лейтенант вышел к ней, спросил, кто она такая. Дама скромно сообщила о месте работы и попросила:

– Могу я позвонить …

Офицер услышал имя, отчество одного из начальников и озабоченно проговорил:

– Может, не стоит его ночью беспокоить на дому?

Римма Сергеевна и сама была не прочь обойтись без этого. А взгляд старшего лейтенанта обрёл прозрачность человека самых честных намерений:

– Пройдёмте ко мне…

Несколько минут спустя дама вышла из кабинета со своей фасонной сумочкой, которая только что открылась и закрылась. Офицер с видом предупредительного старого знакомого обогнал женщину, устремился в камеру, и оттуда вывели под руки Можова, который переступал весьма нетвёрдо, но на лице не имел ни синяка, ни царапинки.

– Так помногу больше не пить! – строго-шутливо сказал ему старший лейтенант и, показывая всю снисходительность к провинности молодого человека, благодушно улыбнулся Римме Сергеевне.

16

В «жигулях» Виктор, привалясь к спинке сиденья, отвечал на вопросы сквозь стиснутые зубы:

– Рёбра целы… ну, конечно, пинали… туда – нет.

Римма сострадающе нервничала:

– Завтра отвезу тебя к врачу! У меня очень хороший знакомый врач!

Можов, морщась, рычал:

– Легавые! Ненавижу…

– Зачем, зачем ты влез?! – вырывалось у дамы. – Кто тебя просил?!

Дома она помогла ему раздеться и, увидев кровоподтёки, прижала пальцы к вискам:

– Ужас!.. – суетилась вокруг него, принесла обезболивающую таблетку, а уложив в постель, не легла рядом: – Тебе нужен полный покой! Не дай Бог что-то внутри повреждено…

Присев на край постели, поправила под его головой подушку:

– Разве можно было соваться? Чего ты добился… кому это надо?

– Но они тебя внаглую грабили! Как я мог спокойно смотреть?!

О-о… – она с гримасой отчаяния мотнула головой. – Хочешь мир перевернуть?.. А сам ты – за честный рубль?!

Он хотел бросить ей в лицо, что не намерен обирать какого-то конкретного человека, но смолчал.

– Ты – трудный, – говорила она, приняв успокоительное. – У меня муж тоже был трудный…

Виктор знал от неё, что она разведена, но в подробности брачной жизни Римма не вдавалась. Известно ему было, и что у неё есть дочь-студентка, которая живёт у бабушки, – «чтобы не стеснять маму в личной жизни», – заключил Можов. Он не питал интереса к родным своей дамы, к её прошлому, но сейчас она, видимо, не могла не сказать о бывшем муже:

– Он нарывался на конфликты с начальством! И все проблемы волок домой. Ему раз дали пятнадцать суток. Я знаю точно: он не нахулиганил, но начальник так устроил, что его посадили на пятнадцать суток за хулиганство. И мой нисколько потом не успокоился, нет! В конце концов мне обрыдло: «Всё! Ты конфликтный, с тобой нельзя жить! Сыта по горло!»

Виктор попытался улечься так, чтобы избитое тело поменьше болело. «Намекаешь? – мысленно вопросил он даму. – Я раньше уйду».

Происшествие поселило в Можове глухую обиду на Римму Сергеевну. Он понимал: в той ситуации, которую он навязал ей, она сделала для него всё возможное. И, тем не менее, его корёжило при воспоминании, как она старалась найти общий язык с легавыми: «Сама послушность! Сучонка угодливая!»

Она оказывалась виновной в том, что ей не было дано действительностью, в какой они жили, вести себя иначе, чем она вела себя. У него не лежала душа взвешивать обстоятельства, ибо тогда пришлось бы учесть то, что говорило в её пользу, и оправдать её. А его чувства восставали против этого.

Тем более что с каждым днём он убеждался: теперь уж она ни за что не пристроит его где-либо снимать сытный наварец, она уверена – он её подведёт.

17

Зимнюю сессию Можов завалил. Его ждали дома на каникулы, но он мысленно воздевал кулаки оттого, что придётся отчитываться… Да и денег на билет недоставало. Приходилось просить у Риммы, что теперь глубоко его задевало, и кипятясь он вернулся в общежитие. Там ему сообщили о звонке отца: тот вылетает в Москву в командировку, остановится в ведомственной гостинице.