Гойя - [41]

Гойя в это время боролся со своей болезнью. Не говорите, что художнику не обязательно обладать тонким слухом. Еще труднее было музыканту Бетховену, который, став глухим, не мог физически услышать собственной музыки — в то самое время, когда она заговорила про мировую трагедию. Зачем слух живописцу и рисовальщику? Художник есть продолжение личности и характера. Гойя, судя по всему, остро ощущал свою физическую неполноценность. Он привык быть и чувствовать себя настоящим мужчиной, который способен на многое — и выйти на арену против быка, и веселиться до упаду с друзьями, и распевать дерзкие песенки, и прочее в том же роде. Эта энергия, этот «жизненный порыв» лежали в известной мере в основе его мощного и полнокровного искусства зрелых лет.

Теперь он, успешный человек и даже отчасти царедворец, вынужден выслушивать собеседников и собеседниц с помощью слухового рожка, да еще и переспрашивать, и просить повторить сказанное, словно комичный старичок из комедии Тирсо де Молины. Он не может спеть под гитару куплеты из новейшей сарсуэлы и вообще сам себе напоминает почтенную развалину. Ему исполнилось всего-навсего пятьдесят лет, и приходится все более уединяться и отгораживаться от людей. Приближается какое-то грозное время, а он борется с глухотой и шумом в ушах, с головными болями. Он опасается новых приступов болезни. Разумеется, он делает свое дело в меру сил. Он пишет аристократов, министров, членов королевского семейства, он некоторое время учит молодых художников на занятиях в Академии. Но это ему уже трудно. Ему горько и тяжко. Он пишет на адрес короля меморандумы и памятные записки, в которых жалуется на то, что его здоровье подорвано, и сделавшись практически глухим, он не может в полную меру исполнять свои придворные, профессорские и административные обязанности. Вряд ли он преувеличивал или притворялся в своих жалобах. Он мог быть иногда и лукавым, и себе на уме, а его «мужицкая хитроватость» превратилась в стереотип среди биографов и почитателей Гойи. И все же испанская стойкость в его характере преобладала. Скорее всего, ему было действительно трудно и нехорошо на душе, и его жалобные послания к королю искренни. Умеют ли короли сочувствовать страданиям своих подданных? Вопрос риторический.

Мастер пишет, как и прежде, кабинетные картины (то есть холсты малого размера для украшения небольших помещений сугубо личного характера, в отличие от более крупных картин для столовых или гостиных). Как помнит внимательный читатель, среди прежних его «картонов» встречались не только идиллические сцены с поселянами, вечеринками беззаботных молодых людей или занятными бытовыми сюжетами, но и сцены драматические и трагические — такие как «Снежная буря» или «Кораблекрушение».

Сразу после физической беды внутреннее состояние художника начисто исключает из его репертуара сколько-нибудь мажорные и приятные мотивы. Теперь он пишет такие вещи, как «Двор сумасшедшего дома», «Пожар», «Нападение грабителей» и «Тюрьма». Беспощадная судьба, опасность и смерть, гримасы безумия и тяжкая участь человека выдвигаются вперед в репертуаре тем художника. Он пишет «Смерть пикадора» — небольшое полотно примерно в сорок сантиметров ширины. Оно написано гладко и ровно, еще не ощущается той отчаянной, яростной и рыдающей кисти, которая налицо в поздних произведениях. Но беспощадные картины уже стоят в повестке дня. Ему нехорошо, и есть все основания предположить у него признаки не только физических, но и других страданий.

Гораздо позднее, на пороге XX века, философ, писатель, поэт Мигель де Унамуно сказал фразу, ставшую с тех пор знаменитой: Me duele la Espana — «У меня болит Испания». У Гойи, можно сказать, болела Европа. Он настолько близок к власти, что мировая политика касается его самым непосредственным образом. Он встречается с министрами, грандами, высшими чиновниками по делам искусств, умнейшими головами своего времени. Перед его глазами разворачивается удивительная французская эпопея. Французский вопрос вырастал до небес и застилал горизонт. Тот факт, что мятежники казнили королевскую чету, а затем таинственным образом погиб наследник — это еще полбеды в глазах вольнодумного Гойи. Он начинал различать новые звучания в музыке Революции.

Революция во Франции начиналась как отпор прогнившей старой монархии, церковной мертвечине и сословной несправедливости. С пением Марсельезы толпы людей шагают к идеалам света, разума, справедливости. Просвещенные люди по всей Европе с замиранием сердца следят за перипетиями революционных событий. Вскоре, однако же, Революция оборачивается свирепым оскалом. Казни и террор приводят в ступор Францию и ужасают остальную Европу. Уничтожить негодный старый порядок, а потом впасть в такой раж, пролить столько крови и открыть дорогу такому безмерному и неслыханному насилию — что это такое, не слишком ли велика цена за новую свободу, за Марсельезу, за кристальную неподкупность Марата и вдохновенные мечты Робеспьера? И к тому же так скоро, с такой бесстыдной прямотой открыть эпоху тотальной коррупции и веселого разложения, впасть в грех Директории и восторженно приветствовать нового героя и спасителя — Наполеона Бонапарта…