Говорят «особо опасные» - [28]

Бюллетень «В» сыграл определенную роль в формировании общественного сознания.

О личных причинах деятельности я уже сказал. Такой причиной был мой первый тюремный опыт, знание о реальном положении дел в государстве.

Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?

Ответ: Я был убежден, что в советских условиях не смогу избежать ареста. К 1983 году понимал ясно, где живу. В стране, где множество явных и тайных работников МВД и КГБ, где большая часть населения поражена смертельным страхом и способна на донос из чувства самосохранения, невозможно было надеяться на что-то иное. Конечно, я стремился избежать ареста, точнее, отдалить его, но лишь с одной целью — успеть сделать больше полезного. Старался не появляться на людях, не афишировал свою деятельность. Еще раз быть в роли жертвы, ничего не успев сделать, желания не имел.

Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали ли вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?

Ответ: 17 февраля 1983 года меня задержали на железнодорожном вокзале в Калуге. В портфеле я нес 20 томов журналов «Континент», «Грани», «Посев», книги Валентинова, стенографическую запись процесса над Александром Гинзбургом и многое другое в таком же духе.

Во время обыска в квартире ко мне пришел один из сотрудников бюллетеня «В» и, естественно, был задержан. У него нашли номер бюллетеня, переписанный моей рукой. Однако в моем доме ничего не обнаружили. В основу обвинения легли такие эпизоды: редактирование «В», написание некролога Варламу Шаламову (опубликован в «Континенте»), Без всяких оснований инкриминировалось и распространение антисоветской литературы. Я был обвинен и в попытке написать книгу о лагерях.

Компромиссов на следствии никаких не допускал: не видел к тому ни нужды, ни оснований. Первые два месяца вообще не давал показаний, напоминая, что статьи 190 — 1 и 70 противоречат советской Конституции и Международному пакту о правах человека. Но позже сам начал настаивать на получении следствием материалов, доказывающих достоверность всех публикаций бюллетеня «В», поскольку мое молчание становилось выгодно КГБ, открывало возможность для вымыслов и бездоказательных утверждений о ложности сведений, помещенных в бюллетене. Но к тому времени уже они отказывались допрашивать: мои показания следователям явно мешали. Во время следствия я провел 40-дневную голодовку с требованием разрешить мне получить Библию, а также прекратить давление с помощью «музыкальной шкатулки» — громкого шума радио, постоянно направленного в мою камеру. Эту голодовку я выиграл. Вторая голодовка была вызвана невозможностью пригласить адвоката, которому бы доверяли я и мои родные. Московским адвокатам не позволяли выехать в Калугу, а предложенные следствием «защитники» откровенно пытались получить от меня сведения, нужные КГБ. В этом случае я ничего не смог добиться. «Защищавший» меня адвокат за трое суток не сказал ни слова, попросил меня самого за него произнести защитительную речь на суде и отказался писать кассационные жалобы. Из 12 свидетелей обвинения на суд вызвали лишь четверых. Следствием я не был допрошен по половине пунктов обвинения, не была произведена ни одна экспертиза, не был запрошен ни один документ, не был вызван ни один из свидетелей защиты. Переход в заключение вторично не был необычным, имелся опыт. Забавное впечатление оставили в памяти сотрудники КГБ из охраны, стоявшие у камеры: работникам МВД не доверяли. Они осматривали мой мусор, прощупывали тарелки в поисках информации. Добросовестно, не снимая пальто и шляп, наблюдали за тем, как я мылся в бане.

Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?

Ответ: В Чистопольской тюрьме я находился вначале по приговору суда. Потом попал в нее опять: после полугода в ШИЗО и ПКТ Пермской зоны № 37. Два года и десять месяцев я содержался на строгом режиме. В общей сложности статистика такая: около полутора лет голодовок, восемь месяцев карцера.

Считать ли тактикой естественную защиту от попыток администрации Незаконно усугубить положение? О вербовке речи не шло: я вообще отказывался беседовать с сотрудниками КГБ, хотя до меня доходили «советы» установить с ними контакт. Конфликты возникали постоянно: голодовки, протесты, жалобы. После очередной голодовки охранники сломали мне правую руку. Проволочные закрутки, поставленные в больнице МВД, у меня в руке до сих пор. Было два случая, когда меня просто чуть не убили. 11 февраля 1985 года вывозили из Чистополя в Пермскую зону. Я был в тяжелейшем состоянии: повышенная температура после голодовок, кровотечение, авитаминоз, заработанный в карцере. Поддерживали уколами. В таком состоянии с меня содрали белье, свитер, разрешенный тюремным врачом, носки. Напялили легкое летнее белье, незастегнутую телогрейку и надели наручники, чтобы я не мог ее застегнуть. Погрузили в машину и пять часов везли в Казань. Температура на улице была -20 °C. В Казани я едва дышал. Врачи с трудом вернули меня к жизни. Другой случай произошел в ШИЗО Пермского лагеря. С меня решили сорвать нательный крест. К «операции» тщательно подготовились. Заставили переодеться в присутствии нескольких человек, предварительно принесли наручники. Затем набросились на меня, разбили лицо. Крест забрали. На следующий день у меня началась рвота. Чудовищные боли в сердце. Двое суток никто не подходил, потом появился фельдшер. Я потерял сознание на несколько часов, потом еще двадцать дней пробыл в ШИЗО. Меня держали полураздетого, не способного что-либо съесть, в неотапливаемом, насквозь продуваемом карцере, при том что на улице шел снег. Впервые врача вызвали лишь на 25-е сутки. Случайно получилось, что в лагере в тот момент находилась комиссия врачей из Перми. Меня вызвали из карцера. Я рассказал врачам о случившемся, но они отказались меня осмотреть. В результате скандал все же произошел. Информация вышла в мир, нашлись независимые свидетели. Содержание в карцере можно определить одним словом — пытка. Дело было в апреле — мае, отопление выключено, хотя снег шел до первого июня. По правилам температура в карцере должна быть не ниже +18 °C. Измерять ее разрешают дважды в день. Но делают так: за два часа до измерения ставят в коридор чудовищный электронагреватель. В коридоре температура поднимается до комнатной. После измерения тепло мгновенно выдувается из жилой деревянной хибарки. Одежда в карцере разрешена самая легкая — из хлопка.