Говорят «особо опасные» - [27]

БЕСЕДА С СЕРГЕЕМ ГРИГОРЬЯНЦЕМ

Григорьянц Сергей Иванович, род. 12. 05. 1941 г., журналист.

Арестован 17. 02. 1983 г., осужден на 7 лет строгого режима (первые два года в тюрьме) плюс З года ссылки.

Статья 70. Участие в издании бюллетеня «В», написание некролога писателю Шмамову.

Ранее: 1975 — 1980 гг. — в заключении по политическим мотивам.

Освобожден в 1987 г.

Вопрос: В чем состояли ваши разногласия и конфликты с системой? Какие способы сопротивления и борьбы с системой или отдельными ее проявлениями вы избрали? Каковы были цели вашей деятельности? Достигли ли вы, хотя бы частично, своих целей? Была ли ваша деятельность хоть в какой-то мере обусловлена личными причинами?

Ответ: В моем случае более наглядно, чем в иных, произошел конфликт с системой, и система была инициатором этого конфликта. Меня неожиданно изгнали с факультета журналистики Московского университета с формулировкой «профессиональная непригодность». Странность события состояла в том, что в то время я уже заведовал отделом критики в журнале «Юность» и сотрудничал во многих других крупных изданиях. Однако странности не было, все, как выяснилось, объяснялось просто: таково требование КГБ. Впоследствии эта организация в течение нескольких лет настойчиво убеждала меня в целесообразности сотрудничать с ней, что, однако, не входило в мои планы. Возможно, их привлекали темы моих литературоведческих штудий (статьи о литературе русской эмиграции, опубликованные в Литературной и Большой советской энциклопедиях, и т. д.), знакомства с эмигрантами, но прежде всего некоторые детали моей биографии. Дядя матушки — Александр Санин был главным режиссером театра «Ла Скала», после войны — «Гранд-Опера» (до эмиграции служил актером и ставил спектакли во МХАТе и в Мариинском театре). «Целесообразность», по-видимому, заключалась в возможности моего легкого вхождения в среду европейских деятелей культуры. Мои хорошие отношения с Белинковым, Синявским, Некрасовым, видимо, тоже их привлекали. Другую причину трудно найти, ведь я явно не интересовался политикой, не участвовал ни в каких группах. Учился на заочном факультете университета, писал, экзамены сдавал, естественно, не в обычные сроки, а по индивидуальному графику. Но вот тут и началось. Однажды, сдав экзамены, я потерял зачетную студенческую книжку, в которую вносятся отметки. Через неделю по университету вышел приказ о моем отчислении за «неуспеваемость». Мои преподаватели объяснили: недоразумение, он сдал все экзамены. Но, как ни странно, ректор не отменил приказ, а лишь изменил формулировку — «отчислен за профнепригодность». Я в оправдание показал свои статьи, опубликованные в журналах. Дошел с жалобой на неправильное решение до заместителя министра. При мне в кабинете раздался разговор: «КГБ? — Да! — Григорьянц? — Да, да, понятно!» Я их раздражал. Получал много книг с Запада, устраивал художественные выставки, вечера, где читали Олейникова, Хармса, был много лет хорошо знаком с арестованным Андреем Синявским.

Мне внятно дали понять: жить, как прежде, не удастся, но арестовывать тогда еще не собирались. Никаких способов сопротивления системе у меня не было. Я просто спокойно жил и работал.

Все началось, когда меня осудили на пять лет лагеря по обвинению в спекуляции. Процесс был откровенно сфабрикованным, местью за мой отказ от «целесообразного» предложения. Мое «преступление» состояло в том, что я имел хобби — обменивался картинами из семейной коллекции, как всякий коллекционер, иногда покупал их, иногда продавал. И действительно, однажды обменял картину на магнитофон. Кроме «спекуляции» фигурировал и факт получения от меня Николаем Смирновым (тогда ответственный секретарь журнала «Красная новь») эмигрантской литературы, необходимой для работы. У нас был допуск на эти книги, мы использовали их для библиографических ссылок в своих статьях, опубликованных в официальных советских изданиях. Но следствие сочло сей факт «распространением клеветы на советский строй». Н. Смирнов, в свою очередь, тоже давал мне эмигрантские издания и сам в том признался, но его признания властей не интересовали.

Я пробыл в заключении с 1975 по 1980 год. За эти годы понял и узнал, что делается в стране. «Прошелся» по тюрьмам. Меня, кстати, все еще уговаривали сотрудничать. Побывал в одной из самых страшных тюрем — в Верхне-Уральске, где людей действительно убивают. Еще лишь две тюрьмы — в Балашове и Златоусте — сравнятся с ней по ужасам. Раньше об этом я знал понаслышке. Но, пережив все это, мириться с происходящим уже не хотел.

Освободившись, я считал своим гражданским долгом распространять в стране знания и информацию о нарушениях прав. После ареста И. Ковалева, высылки из СССР В. Тольца и ареста А. Смирнова я стал редактировать бюллетень «В», в котором каждые десять дней публиковались сведения об арестах, судах, обысках, о положении в лагерях и тюрьмах, документы правозащитного характера. Материалы «В» были основой «Хроники текущих событий». Целью моей деятельности было дать людям реальное представление о стране. Это стало прямым продолжением моих прежних профессиональных журналистских занятий. Власти неоднократно предлагали выехать из СССР (интересно, что вызов из Израиля дошел по почте за пять (!) дней). Я не хотел эмигрировать, несмотря на шантаж. Но твердо знал, чем все кончится. У КГБ были уже все основания для ареста по 70-й статье.