Говори и ты - [5]

Под кожу рук мне вшито:

руками утешенное,

твоё имя.

Когда я замешиваю комок

воздуха, нашу пищу,

его заквашивает

слабое тление букв из

безумно-раскрытой

пóры.

* * *

Глория^{21} пепла позади

твоих сотрясённо-сплетённых

рук у развилки на три стороны.

Понтийское Однажды: здесь,

капля,

на

утонувшей лопасти от весла,

глубоко

в окаменевшей присяге,

оно зашелестит.

(На отвесном

тросе дыхания, тогда,

выше, чем сверху,

между двух узлов боли, пока

белая

татарская луна карабкалась к нам,

я зарывался в тебя и в тебя.)

Глория

пепла позади

вас, на три стороны,

руки.

То, что перед вами, с востока, вы-

пало жребием, страшно.

Никто

не свидетельствует

за свидетеля.

* * *

Целая нота:

из-под боли вступает виолончель:

силы тяги, ступенчато восходящие в противо-

небеса,

катят невнятицу перед

линией схода на посадку и к выезду,

вечер,

подъём по которому позади,

полон лёгочных разветвлений,

два

дыхательных облака дыма

роют яму в книге,

раскрытой шумом в висках,

что-то становится правдой,

двенадцатикратно накаляется

то, во что метко попали по ту сторону стрелы,

черно-

кровная пьёт

чернокровного семя,

всё — меньше, чем

оно есть,

всё — больше.

* * *

Большой, раскалённый свод

с вовне —

и долой —

рвущимся роем чёрных светил:

в окремневшем лбу овна

я выжигаю этот рисунок между

рогов, там,

где в пении извивов

срединная мякоть сгустившихся

сердце-морей набухает.

В

лоб чему бы

он не смог броситься?

Мир сгинул, я должен тебя нести.

Из книги Fadensonnen Нити солнца

* * *

Ты была моя смерть:

тебя мог я держать,

когда всё ускользало.

* * *

Разобранные на лом табу,

и мигрантство между ними,

во влаге миров, в

погоне за значением, в

от значений

побеге.

* * *

Роса. И я лежал с тобой, ты, в отбросах,

и гнилая луна

в нас бросала ответы,

мы рассыпались на крохи

и снова скатывались в одно:

Господь преломил хлеб^{22},

хлеб преломил Господа.

* * *

Как по маслу, тихо

причалит у тебя между бровью и бровью

единица игральной кости

и здесь остановится,

малое око без век,

глядя вместе с тобой.

Из книги Lichtzwang Принуждение светом

* * *

Однажды — у смерти как раз был наплыв —

ты спасся в меня.

* * *

Как ты высмертиваешься в меня:

даже в последнем

изношенном

узелке выдоха

ты застреваешь

занозой

жизни.

* * *

Вырежь богомольную руку

из

воздуха

клешнями

глаз,

обрежь пальцы,

охолости поцелуем:

сложенное теперь

происходит, захватив дух.

* * *

Оставлена мне,

перечёркнута балками накрест,

единица:

по ней я должен гадать,

пока ты, завернувшись в дерюгу,

вяжешь чулок-тайну.

* * *

Богомол, опять,

в затылке^{23} того слова,

в которое ты зарылся —,

в сторону нрава

смещается смысл,

в сторону смысла

нрав.

* * *

В обратную сторону произносимые

имена, все,

из них крайнее, ржанием

в цари возводимое

перед изморозью зеркал,

окружённое, осаждённое

многоплодными родами,

просвет между зубцов в нём,

который тебя, единичного,

среди прочих имеет в виду.

Из книги Schneepart Партитура снега

* * *

Неразборчивый текст этого

мира. Всё двоится.

Сильные часы

признают правоту время-раскола,

с хрипом.

Ты, втиснут в собственную глубину,

выбираешься из себя

навсегда.

* * *

Я слышу, топор зацвёл,

я слышу, место не называемо,

я слышу, хлеб, когда смотрит

на повешенного, излечивает его,

хлеб, который испекла ему женщина,

я слышу, они называют жизнь

единственным прибежищем.

* * *

Мир, вслед которому следует заикаться,

мир, в котором я буду

побывавшим в гостях, имя,

испариной стёкшее со стены,

которую лижет снизу вверх рана.

* * *

Ты, с сумеречной рогаткой,

ты, с камнем:

Уже перевечер,

я свечу вслед себе самому.

Отведи меня вниз,

займись

нами.

* * *

Листок, лишённый дерева,

для Бертольта Брехта:

Что это за времена,

когда разговор

уже почти преступление,

потому что он многое из того, что было сказано,

подразумевает^{24}?

Из стихотворений, опубликованных посмертно Aus dem Nachlaß

* * *

И как сила

иссиливает, чтобы

действовать:

противоображает в

«теперь», извечает в «за»,

Мышкин

целует Баал Шему^{25}

подол^{26} покровской

молитвы,

телескоп

принимает

лупу.

* * *

В продажности

нет надежды,

нормы, они же: мир до сотворения мира,

иссякают по сю сторону

свободы^{27}.

Наследуется

скрытое в открытом

начало.

Догадался? Ума на грош у тебя достало?

У меня

соседняя деревня взобралась

на моего коня^{28}.

На месте, где должен бы лежать камешек^{29},

гора вскармливает своё дерево

к разговору.

* * *

Я пью вино из двух бокалов

и цезуру царскую мучаю, мучаюсь

как тот

с его Пиндаром^{30},

Бог становится вилкой настройщика

как один из малых

праведников,

жребий из барабана, выпадает

наш грош.