Готовится убийство - [17]

Прошло много лет, отгремела война. Дмитрий Иванович забыл уже об этом эпизоде своей жизни, но сегодня, пройдя по знакомым дорожкам, вдруг вспомнил. До боли в сердце захотелось найти Таню. Да и причина есть — старый должок отдать. Впрочем, где его нынче добыть, черный как земля, клейкий как замазка, хлеб тридцать третьего года! А отдавать сегодняшний, пышный, настоящий хлеб неинтересно. Тот, наполовину с мякиной, был и вкуснее, и дороже. Тому хлебу и цены не было. Его ценой была сама жизнь. Видно, долг этот он, Коваль, уже никогда не отдаст. Да и где ее найдешь сейчас, Таню Пащенко? Кто знает, жива ли, как сложилась ее судьба? И фамилию она, наверное, сменила, не будешь же объявлять всесоюзный розыск!..

Воспоминания промелькнули быстро. Их вытеснила неотвязная мысль: «Как там в Выселках? Не прогремел ли во время моего отсутствия роковой выстрел, не пролилась ли кровь?»

Нет, полковник не считал, что угрожающее предупреждение — шутка. Так не шутят. Рассматривая наклеенные на листок из школьной тетради буковки, он обратил внимание на то, как неровно они наклеены, как танцуют эти бумажные буковки и налезают друг на друга строки. Дмитрий Иванович понимал, что тот, кто клеил их, находился в состоянии крайнего нервного возбуждения. У Коваля был большой опыт, и он хорошо знал, что происходит с человеком, когда у него взрываются страсти и он становится способным на поступки неуправляемые…

— Так что же ты хочешь, Дмитрий? — нарушил молчание профессор.

Голос Третьяка вывел полковника из задумчивости.

— Что с ней?

— Действительно нервы не в порядке, — сказал Третьяк. — Боюсь, что в ее случае медицина бессильна.

Коваль, в удивлении поднял брови.

— То есть как? Так страшно?

— Да нет, — врач чуть улыбнулся. — Просто нервное расстройство.

— А все-таки? На какой почве? — уже настойчиво начал расспрашивать Дмитрий Иванович. Может быть, он так и не заинтересовался бы этим недугом, если бы лицо Третьяка не приняло странное таинственное выражение.

— Понимаешь, Дима, — замялся тот, и полные губы его снова растянулись в неловкой улыбке. — Профессиональная тайна. Не разглашается.

— Ну, ну! — сердито произнес Коваль, на миг забыв, что он хотя и полковник милиции, но в отставке.

— Только по требованию следствия или суда.

— А-а… да, да, — возвратился на землю Дмитрий Иванович. — Действительно, я уже не имею права официально… Да и за Лидией Антоновной никакого криминала не значится… так что следствие в данном случае ни к чему… Просто, пользуясь нашей давней дружбой, хочу помочь человеку. Поэтому и интересуюсь. Ведь женщина буквально на глазах погибает.

— К сожалению, случай у нее тяжелый, редкий… И я бессилен…

— Я не знал, что она уже обращалась к тебе. Кажется, и близкие об этом не знают…

— Вполне возможно, — согласился Третьяк. — Это ее тайна… — И, посмотрев на полковника, который с обиженным выражением лица скользил рассеянным взглядом по кабинету, добавил: — Человек, надев белый халат, обязывается держать в тайне все, что знает о больном. Так же как и ты, когда работал, держал при себе свои профессиональные секреты.

— Ты прав, — согласился Коваль. — Но я сейчас так расспрашиваю про болезнь Лидии Антоновны потому, что это может оказаться связанным с одним серьезным событием, — на ходу выдумал полковник, чтобы расшевелить профессора.

— Ты серьезно?

— Нет, не подумай, она не замешана ни в каком преступлении и никакого расследования не ведется… Но… — Коваль помолчал. — Но мне нужно знать… Антр ну[1].

— Да ты, Дмитрий, тоже что-то скрываешь, какой-то секрет. В таком случае выкладывай! — строго произнес врач.

— Да нет же, — засмеялся полковник, — с профессиональными секретами у меня покончено… — развел он руками.

— Но, понимаешь, белый халат…

— Что ты мне все время «халат» да «халат»! Сбрось его в конце концов к черту! — рассердился Коваль. — Ты не на приеме, и я не больной.

— Ну ладно, — вздохнул Третьяк, снимая белую шапочку, которая открыла гладкую как колено голову, и стягивая халат. — Главное, чтобы муж ее не знал. Но все-таки зачем тебе это?.. Болезнь неизлечимая.

— Рак? Опухоль?

— Да нет, — поморщился Третьяк. — Хотя и так можно сказать… Опухоль сердца. Так что зря ты ходатайствуешь.

Коваль уставился на профессора, ожидая объяснений.

— Любовь! — наконец выдохнул из себя Третьяк. — «Амур», как говорили древние… Эту болезнь излечивает только время, и то не всегда… Я эту Лидию Антоновну и гипнозом лечить пробовал…

— Постой, постой! — Дмитрий Иванович был ошеломлен. — Какая еще любовь?! — Он растерянно замолчал и только через несколько секунд снова заговорил. — Разве это болезнь? — наконец собрался с силами спросить.

— Любые чувства, доведенные до предела, не найдя естественного выхода, становятся болезнью. Это когда они предосудительные, сдерживаемые силой воли…

Новость никак не укладывалась в голове Коваля. Лидия Антоновна? Обычная женщина; казалось, совсем не романтическая, заботливая жена и мать, занятая на работе и дома! С мужем живут ладно, мирно. Предосудительная любовь! Из-за кого же она так страдает?! И неужели в современном мире еще сохранились такие романтические души, как в древних песнях и легендах? Или, может, это какое-то нечеловеческое увлечение?