Государство чести. Монархия – будущее России - [7]

Таким образом, импорт религии со стороны, если он происходит не на чисто формальном уровне, меняет культуру до неузнаваемости.

Импорт же чужой цивилизации не ведет к изменению культуры, он даже не всегда возможен: новый образ действий должен найти свое оправдание в картине мира импортирующей культуры. В рамках европейской культуры европейская цивилизация, по причине вполне понятного эгоцентризма, называется просто «цивилизацией», а полное или частичное восприятие европейской цивилизации какой-либо другой культурой означает, с точки зрения европейца, «цивилизованность» этой культуры. Примеры европейской «цивилизованности» при сохранении культурной самобытности нам дают такие страны, как дореволюционный Иран, Турция (вопреки всем культуртрегерским стараниям Ататюрка), Япония (благодаря сознательным культурно-охранительным стараниям японского общества).

Теперь вернемся к России. Попытки отнести начало нашей культуры вглубь веков наталкиваются на тот факт, что христианизация сильно деформировала нашу религиозность – настолько, что возраст современной российской культуры, видимо, следует отсчитывать от кардинальной религиозной реформы князя Владимира. С другой стороны, народ отреагировал на христианизацию по-своему, адаптировав христианство к нашим реалиям таким образом, что русское православие (в своей реальной, а не формальной части) оказалось сильно отличающимся от православия византийского.

Сторонники приобщения России к «цивилизации» – европейскому капитализму и европейской демократии – не собираются, конечно же, покушаться на ценности, связанные с культурной самобытностью. Но дело не в декларировании самобытности, а в реальных возможностях культуры сохранить себя после «пришивания» к ней «цивилизации». Подозрительно уже то, что капитализм и демократия приобретают в нашей стране окраску утопичности в духе Мангейма, то есть характер ценностей, «трансцендентных общественному бытию», «не согласующихся с существующим жизненным устройством», и при этом чреватых взрывом, кардинальным изменением этого бытия.

Существует два противоположных подхода к построению утопии, которые по именам наиболее значительных представителей могут быть названы подходом Платона и подходом Вебера. Платон предлагает организацию общества в соответствии с естественными наклонностями его членов, для чего выясняет иерархию этих наклонностей и ставит от нее в зависимость иерархию общественную. Макс Вебер предлагает такую общественную систему, которая абсолютно не зависит от личных наклонностей своих участников. Самое забавное, что из двух подходов более естественным является именно подход Вебера. Платон строил свое «государство» в полном соответствии со своей онтологией. Подлинным бытием, согласно Платону, обладают «идеи», чистые формы, мир же материальный не обладает бытием во всей полноте, поскольку к меду чистых форм в нем примешивается деготь хаоса. Платон пытается привести общество от хаоса к космосу, для чего формализует естество, раскладывая человеческие стремления и наклонности по идеальным «полочкам». Целью древнегреческого философа, таким образом, является построение формальной общественной организации.

Дело в том, что с точки зрения древнегреческой культуры онтология Платона выглядела маргинально, даже, можно сказать, эпатажно. Европейская же культура может быть смело названа не только христианской, но и «платонической». Рядовой европеец именно строгую форму воспринимает в качестве подлинной реальности: основой бытия физического оказываются «законы природы», основой бытия общественного – «законы социологии», «законы психологии» и даже юридические законы, а основой признаваемого европейцем трансцендентного бытия оказывается священный текст. Собственно, об этих чертах европейской культуры и писал Победоносцев, справедливо полагая указанные европейские ценности неприемлемыми для России.

Следует учитывать тот факт, что в европейской ситуации любая хорошо разработанная утопия может рассчитывать на онтологичность, а тем более утопия Макса Вебера. Цель Вебера и Платона схожа, но, в отличие от Платона, Вебер не пытается «поверить алгеброй гармонию», а, наоборот, стремится исключить «гармонию» из рассмотрения и целиком сосредоточиться на «алгебре», освободиться от человеческой оценки и рассматривать только чистую структуру, которая, повторим, в рамках европейской культуры находится ближе всего к «почве бытия». Вебер постоянно говорит о «полной рациональности», о «полностью рациональном господстве». Это «полностью рациональное господство» создает такую организацию общества, согласно которому человеческие качества в большинстве своем ничего не значат. Веберовский civis Dei является машиной, обслуживаемой «техниками» – чиновниками, все достоинства которых сводятся к компетентности, то есть к умению вовремя нажать нужную «кнопку». Чиновник, правда, должен не только уметь работать; он должен еще искренне хотеть работать добросовестно и зарабатывать как можно больше. Чиновник должен стремиться к совершенству, что в данном случае означает стремиться к карьере. Поскольку общественная жизнь чиновника, по сути, сводится к его труду, можно сказать, что труд приобретает онтологическую, религиозную ценность.