Государевы люди - [3]

На Ордынке было пустынно.

Но скоро, как только небо посереет, из дворов повыползут дворники — сплошь татары и прочие заполонившие Первопрестольную азиаты, которые станут мести мостовые, шурша метлами, топоча и перекликаясь друг с другом.

Сзади снова оглушительно загрохотало.

Еще два «лихача», свалившись с Каменного моста и разогнавшись под горку, с гиканьем и свистом промчались мимо, расплескивая лужи и обдавая тротуары и редких прохожих фонтанами брызг. Колеса отчаянно гремели, отскакивая от камней мостовой, железные подковы рысаков высекали искры, с морд мыльными хлопьями слетала белая пена, из ноздрей валил пар.

«Лихачи», они и есть «лихачи». Встанешь такому поперек дороги — сомнет, бросит на мостовую, затопчет и даже не остановится!

На Ордынке Мишель отыскал дом номер семнадцать. Долго, согнувшись в три погибели, стучался в окно дворницкой. Наконец за занавеской вспыхнул огонь керосиновой лампы.

— Чего стучишь-то? Чего надо-ть?

Дворник был широкомордый, с узкими, в которых ничего не разобрать, потому что ничего не увидеть, глазками.

— Открывай давай! — приказал Мишель.

— А ты кто будешь, чтобы тебе открывать-то? — огрызнулся дворник. — Много вас тут ночами шляется.

— Открывай, я сказал! — прикрикнул Мишель, выуживая из кармана и притискивая к мутному стеклу жетон, которым в последнее время предпочитал пользоваться как можно реже, чтобы не нарваться на грубость. В России и всегда-то чинов полиции не жаловали, а нынче разве только в глаза не плевали. Революция-с...

Но этот дворник, мгновение посомневавшись, запор все же отомкнул. Московские дворники были воспитаны в почтении к властям, потому что не одни только мостовые мели. Они еще и за жильцами приглядывали, являясь главной опорой сыскных отделений, зная все обо всех и сообщая о том, что видели, слышали и догадывались, агентам охранки. А когда требовалось, замки дверные в квартирах, где их накануне пирогами да шанежками потчевали, выворачивали и в качестве понятых при арестах и обысках неблагонадежных квартирантов выступали, а то и ножку убегающим революционерам подставляли. А как иначе — кто бы их за здорово живешь в Москве держал и комнаты в подвалах давал? Охотников в Москве и Питере пожить, на веселую да сытую городскую жизнь поглазеть немало сыщется: метлой махать — это тебе не землю плугом пахать, чай, не надорвешься...

Где-то там, за воротами, долго гремел засов, прежде чем калитка открылась. Да не во всю ширь, а щелочкой. Дворник-татарин высунул всклокоченную спросонья голову, выглянул на улицу, огляделся по сторонам.

Никого. Улица пустынна, только возле ворот торчит, переступая с ноги на ногу, господин в калошах и темном дождевике.

— Ну давай открывай, что ли! — сказал Мишель.

Дворник сунулся обратно, приоткрывая калитку шире.

— Ты давно служишь? — спросил, без спроса шагнув в дворницкую, Мишель.

— Да уж давненько, — туманно ответил татарин.

— Жильцов всех знаешь?

— Какие знать...

— А тех, что из семнадцатой квартиры?

— Как не знать, — вновь повторил он. — Каждый день вижу...

Зрачки дворника метались в узких прорезях глазниц, как потревоженные мыши в подполе. Юлил дворник. Раньше бы все и с порога с превеликим удовольствием выложил. А теперь опасается, надеется в сторонке остаться.

— Ты мне тут не верти! — припугнул его, погрозив пальцем, Мишель, нажимая на интонации. — Я тебя живо обратно в твою Бугульму спроважу.

Дворник сделал вид, что испугался. Хотя — не испугался. Чего ему пугаться — может, и лучше в Бугульму-то! Порядку в Москве не стало, вон и жалованья уже, почитай, месяц не платили. Раньше подзагулявшие жильцы, которым он ночью ворота отворял, кто пятак, кто гривенник за труды совал, а нынче и спасибо иной раз сказать забывали.

Не Бугульмы он испугался и не полицейского жетона — грозного вида господина в дождевике. А ну как возьмет тот, осерчает, да и пальнет в него из револьвер-та. За дворника с него сильно не спросят, дворник — он не человек...

— Ну, чего молчишь-то? — вновь прикрикнул Мишель.

— А про что говорить надо? — поинтересовался дворник.

— Про жильцов из семнадцатой квартиры.

— А что жильцы — жильцы как жильцы, третий год квартируют.

— Сейчас они где?

— Известно где — дома спят.

— Все?

— С вечера все были.

— Собирайся, со мной пойдешь!

— Куда это?

— Туда — в семнадцатую квартиру.

— Не-а, — упрямо мотнул головой дворник. — Ослобони, барин. Мое дело двор мести, лед колоть, а это уволь. Не пойду я.

— Пойдешь! — уверенно заявил Мишель, доставая из кармана и треща барабаном здоровенного револьвера.

— Ну раз надо-ть — пойду, — согласился дворник, опасливо косясь на оружие и снимая с гвоздя какое-то тряпье. — А бумага у тебя имеется?

— Какая бумага? — сделал вид, что не понял, о чем идет речь, Мишель.

— Известно какая — с вензелями.

Дворник был не дурак, хотя и пытался им казаться. Он не раз и не два участвовал в процедурах ареста в качестве понятого и закон разумел.

— Ты про санкцию, что ли?

— Ну...

— Есть, все есть! — заверил дворника Мишель, похлопав себя по пустому карману.

Хотя никаких бумаг у него при себе, конечно, не было. Нынче, когда в стране все так стремительно перевернулось, когда пьяные толпы громят полицейские участки и убивают городовых, не то что санкцию, а самую плевую бумажку выхлопотать — ноги до самых колен изотрешь, и все одно — без толку. Потому как все понимают, что то, что написано пером, никаким топором из листа не вырубишь. Сегодня ты по недогляду или недомыслию чего-нибудь подмахнешь, а завтра тебя за это в кандалы и в Сибирь пешим ходом!