Государева крестница - [11]

Годунов ещё помолчал, усмехнулся:

— Ладно, Андрей Романыч, тебе скажу. Может, пустое это, однако никому ране не сказывал. Племяш ещё в зыбке был, забрела в дом ворожея, а брат покойный её и спроси, как-де у сына жизнь пойдёт. И та поглядела на младенца, пошептала, бобы из торбочки раскинула, а после и говорит: «Станет твой сын большим боярином, не могу даже молвить, сколь большим, мне отсюдова не видать. Только пущай Димитрия опасается, через Димитрия большая беда на него придёт». Брат осерчал на её, едва не велел батогами гнать со двора. Оно и верно — мы с ним, грех жаловаться, всегда дружно жили, делить было нечего... Поместьице, правда, одно на двоих, да моих деток Бог прибирал, не жили они у нас, так я племяннику от души радовался, брат это знал. Какая же от меня беда могла быть Бориске?

— Никакой, понятно. Чего ворожей-то слушать, они те наплетут!

— Так-то оно так, а иной раз и боязно. К примеру, стану я его огнестрельному бою учить, а пистоль в руках и разорви, вот те и выйдет по её слову — беда через Димитрия. Того для опасаюсь брать Бориску на стрельбище... Вот ещё вспомнил, как стали говорить про огнестрельный бой...

— Слушаю, боярин.

— Да не боярин я, Андрей Романыч, ведомо ж тебе, не удостоен я боярского сана!

— Ну не по сану, так по должности.

— Спаси Бог, должность и впрямь хлопотная, не всякому и боярину по плечу... Я вот чего хотел сказать! Ты с Фрязиным-то, с Никиткой, постарался бы поближе сойтись. Человек он нужный и в силе, не гляди, что худородный. В большой милости у великого государя, чуешь?

— Слыхал про то, — кивнул Андрей. — Мастер изрядный, оттого и милостив к нему Иван Васильевич.

— Я и говорю, такому человеку войти в доверие — ох как может пригодиться... Мало ли что? Все мы ходим под Богом и великим государем, а время нынче беспокойное, того и гляди...

— Что? — спросил Андрей, подождав.

— Да мало ли... Я вот чего подумал: есть у меня хитрая пистоль немецкой работы, шестизарядная, да маленько попорчена. Ты бы зашёл к Фрязину на досуге, показал бы ту пистоль — нельзя ли, мол, починить. Мыслю, не откажет, а? Первое, ты у него девку вроде бы спас, стало быть, он в долгу у тебя...

— Полноте, Димитрий Иванович, какой долг?

— Большой, ох большой! Он от своей Настасьи без ума, только не хватает списать на парсуну и свечки перед ней ставить. Ну, оно понятно — единая дочь, досталась дорого: жена померла родами, а он, видать, любил жёнку-то, коли так и не женился вдругорядь. Иль не хотел, чтобы дочь росла при мачехе? Всё едино — должник он твой, это первое. А второе — любо ему ладить разную хитрую механику, сам загорится, как увидит.

— И то, — согласился Андрей.

По правде сказать, ему и самому нынче не раз подумалось, с каким бы делом приехать как бы невзначай к оружейнику. В гости вроде не зван. Сегодня приглашали отобедать — сдуру не остался, а впредь разговору не было... Пистоль же — это дело другое, по этакому поводу в любой день не зазорно прийти. Только вот как подгадать, чтобы и её увидеть? Нетто в воскресенье, как будут от обедни возвращаться...

7

Говорят, нельзя ни по какому поводу ложно ссылаться на хворь, ежели её нет. Не было, мол, так будет. В ту ночь, слушая раскрывающего свои тайные замыслы царя и вспомнив вдруг о присутствии за стенкой постороннего человека, Никита Фрязин от испуга переменился в лице; Иоанн же, наблюдательный как многие подозрительные от природы люди, не преминул это заметить и тотчас спросил, что с ним. Объяснить пришлось первым, что пришло в голову: приступом лихоманки. Днём позже лихоманка его и свалила — чтобы не лгал вдругорядь. А может, и впрямь простыл, когда вышел в одной рубахе на двор проводить гостя. Ночь была знобкая и с ветерком.

Здоровья он был крепкого, и обычно в таких случаях сразу помогало испытанное старое средство — испить ковш водки с чесноком и пропариться в мыльне. На сей раз, однако, не помогло, и пришлось Онуфревне пользовать его своими зельями. Два дня пил Никита горькие травные отвары и покорно давал растирать себя мазями из медвежьего, барсучьего, гусиного и Бог весть ещё какого жиру. На третий день стало лучше — отпустило в груди и перестало кидать из жара в озноб.

Ещё слабый после непривычно долгого лежания, но уже чувствуя себя здоровым, он прошёл в работную и занялся делом. Услышав, что отец встал, прибежала Настя — раскрасневшаяся от работы, в простом крашенинном сарафане: нынче с самого утра на дворе рубили капусту для засола.

— Тять, не рано ли поднялся? — спросила она, грызя морковку. — Полежал бы ещё денёк, всей работы не переделаешь.

— То-то что не переделаешь, потому и баклуши бить некогда... Огурцы в погреб скатили?

— Вроде бы скатывали, слыхала. Морковки не хочешь?

— «Вроде бы», — проворчал Никита, отмахиваясь от протянутой морковки. — Должна была сама доглядеть, не всё Онуфревне поручать, она уж стара, куды ей. О прошлом годе скатывали — две бочки упустили, одна расселась. Гоже ли такое?

— Не гоже, — согласилась Настя. — Тять, так мне Зорьку не брать теперь?

— И думать не моги. Куды навострилась-то? Я сказал — со двора теперь ни шагу.

— А с мамушкой? Мне бы в торговые ряды — позументу надо купить...