Государь всея Руси - [159]

   — Бежать надобно, — тихо, почти шёпотом, сказал Юрий, но оттого, что сказано это было резко, решительно, шёпот его показался Петру чуть ли не криком, и он невольно втянул голову в плечи, словно уворачивался от этих страшных и совершенно неожиданных для него слов.

Душевные терзания брата были ему не в новость, он знал про них, и разговоры, подобные нынешнему, случались у них и раньше: Юрий не умел таиться и нёс к нему всё, что накапливалось в его душе, так что Пётр наслышался от него всякого и ко многому был готов, но ему и в голову не могло прийти, что когда-нибудь он услышит ещё и такое. Это было как удар — удар оглушающий, разом разрушивший связь мыслей, смешавший, сбивший их в какой-то вялый, недвижный ком, отчего в первую минуту он не мог даже сообразить, как и что ответить на это? Хотелось думать, что Юрий брякнул это просто для того, чтоб досадить ему, вывести его из себя, и он было уже поддался этому наивному самообману, но Юрий, увидев растерянность брата, рывком подсел к нему, обнял его за плечи и ещё тише, но по-прежнему твёрдо и решительно повторил:

   — Бежать надобно, братка! Бежать!

Пётр посмотрел на его решительное лицо и понял: это — всерьёз, это — вызрело в нём, утвердилось, проросло корнями в его душу, в его сознание, и так глубоко, что, должно быть, уже никакими силами не вырвать его оттуда. И пришёл он именно затем, чтоб сказать ему об этом... Именно затем!

Юрий, не отпуская объятий, чуть тряхнул брата, словно старался вывести его из оцепенения, и, видя, как глаза Петра, неотрывно смотревшие на него, наполняются гневом и страхом, добавил как бы в оправдание:

   — «Аше гонят вас во граде, бегайте во другий!» Ты сам приводил мне сие речение Христа.

Пётр не помнил, действительно ли он приводил ему это речение и по какому поводу? Если и приводил, то разумеется, не для того, чтоб пробудить в нём эту чудовищную мысль, ведь в нём самом это речение никогда ничего подобного не вызывало.

«Аще гонят вас во граде, бегайте во другий», — мысленно повторил Пётр и только сейчас, в эту минуту, по-настоящему вник в смысл этих слов, поняв, как неоднозначен он.

   — Христос говорил не о том... Он говорил, чтоб не отступали от веры, от правды, — сдерживая себя, проговорил наконец Пётр, но тут же понял, что говорит совсем не то... Разубеждать Юрия, доказывать, что он превратно, по-своему, понял речение Христа, было бесполезно да и не нужно: не оно заронило в него эту мысль. Слова Христа он вспомнил потом, когда вздумал всё это, когда оно вызрело в нём, укрепилось… К тому же Пётр и сам теперь не был уверен, что истинный смысл Христова речения таков и есть, как понимает его он, стало быть, и доказательства его — только слова, бесполезные, нарочитые, ибо какой же в том прок — доказывать то, в чём не твёрд сам?! Это всё равно что беззубому пытаться грызть орехи.

   — А таковому нет оправдания! — резко заключил Пётр, досадуя уже и на себя за свою беспомощность.

   — Можно и без оправдания, — не смутился Юрий. — Да и перед кем оправдываться-то?

   — Перед самим собой — допрежь всего! Перед своей душой, перед своей совестью! — ещё резче сказал Пётр, и опять почувствовал слабость, неубедительность своих слов: слишком уж поспешно, машинально вырвались они из него.

   — Перед своей совестью у нас есть оправдание — кровь, пролитая за него.

   — У нас? Ты уже и за меня решил?

   — Без тебя я не побегу.

   — Что?! — Кровь бросилась Петру в лицо, он побагровел. — Прочь! Поди прочь! — с гневом оттолкнул он от себя Юрия. — В роду Оболенских не было клятвопреступников и не будет! Не будет, слышишь?! Лучше тебе в темнице сгнить, убогому, — жестоко, безотчётно вышептал Пётр. — Вот уж поистине убожество духа!

   — Доносчиков також не было в роду Оболенских, тем паче таковых, что доносят на единокровных своих. Ты будешь первый!

   — Юрий! — Глаза Петра полезли из орбит. — Что ты такое говоришь, Юрий?!

   — А ты — что?

   — Да, — опомнился Пётр. Тяжело понурив голову, он стиснул её кулаками. — Сядь, давай поговорим... Спокойно и начистоту, как брат с братом.

   — Я затем и пришёл...

   — Ты прав, — после тягостного раздумья промолвил Пётр. — Лёд под нами ломится... Заеборзились наши с тобой сродники, прут на рожон, властно избезумели.

   — Я их разумею.

   — Понеже сам избезумел.

   — Паче уж безумство, чем...

   — Погоди! — остановил его Пётр. — Погоди витийствовать. Дай собраться с мыслями. То всё слова... У них там — також слова. Наслушался я... Слова и разброд! Никакого согласия! Токмо черевами трясут друг перед другом... Да хорохорятся: «Не посмеет! Не посмеет!» Ещё как и посмеет! Курлятев — токмо всчин... Ежели не потушить усобицы — полетят головы. Вот о чём надобно думать... Разумеешь? Беду отводить надобно, род спасать, а не присный живот. Да и то, что ты вздумал, — опасное больно дело. Кому удалось оно — я по пальцам тебе перечту.

   — Отговоры твои — ни к чему. Я сказал уж: без тебя не побегу. Так что... всё в твоей воле. Тебе решать.

   — Юрий, брось дуровать, — опять повысил голос Пётр. — Прошу тебя! Обо мне и речи быть не может, а тебя прошу... Как брат. Дурное ты вздумал дело, недостойное... Ты крест целовал, перед Богом клялся, что будешь верным... Не перед ним — перед Богом, Юрий!