Государь поневоле - [39]

— Чудно, государь! Как ты про это прознал?

— Смотрел на свечку и увидел, как струится воздух над пламенем. Да сокола вспомнил, что над полями парит. Знать тоже ветры теплые крыльями ловит.

— А сколько надобно сего воздуха, чтобы корабль поднять али город такой держать?

— То я не знаю Андрей. Сиё чудо мне недоступно пока для разума. Думаю, что немало надо горячего ветра для корабля споймать.

— А ежели спуститься людям от Китеж-града надобно, верно они как сокол с крыльями вниз кидаются?

— И это мне неведомо, может, и кидаются, а мож и корабль летучий ждут.

— Вот кабы государь крылья сотворить, да на руки надеть, то, мню, можно яко птица лететь. — Сказал мечтательно Андрей Матвеев.

Я тем временем свернул лист пополам. Обрезал ровно края и сложил простейший бумажный самолетик. Юноша внимательно следил за моими манипуляциями. Когда я расправил своей игрушке крылья и запустил в угол, во мне поднялась такая буря радости от Петра, такое счастье, что я не сразу смог ответить стольнику. Самолётик плавно пролетел почти до самой двери и там, с небольшим кабрированием, шлепнулся на пол.

— Тут размыслить надо, Андрей, насколь большие крылья делать. Да из чего. Может учитель наш многомудрый знает, как такое сотворить.

— Государь! Как ты сподобился сотворить столь чудную забаву? — Андрей принёс из угла самолётик.

— Бог его знает, Андрей. Само это знание ко мне пришло. Видно было то божеское озарение.

Я внимательно посмотрел на Матвеева, опасаясь, не объявит ли он это бесовщиной. Но видно переоценил набожность и забитость юноши — он, напротив, с восторгом разглядывал сложенную мной конструкцию.

— Подай-ка ещё лист! — попросил я его — Научу и тебя как складывать сию забаву.

Матвеев принёс из шкафа ещё несколько листов. Я посмотрел, насколько аккуратно они обрезаны. Края были неровные. Пришлось брать линейку и перочинным ножиком подрезать бумагу. Закончив это, я позволил Петру принять участие в забаве. Через пять минут пыхтения, и у Петра, и у его спальника получилось ещё по одной игрушке. Пётр свой самолётик отправил в полёт сильно толкнув. Поэтому его бумажная птица сразу штопорнула и врезалась в пол. Пришлось поднимать и поправлять крылья. "Легче, Петя, легче!" Теперь полёт был более ровный. И снова бурная радость носителя. У Андрея самолётик получился с маленькими крыльями и летал хоть и ровно, но требовал скорости. Помог и ему — теперь будет его "аппарат" с крыльями как у чайки.

Затем мы начали пускать по палате наших летунов. Я показывал, что будет, если подгибать крылья. Ребята с радостью экспериментировали. Настроение Петра стало сильно передаваться и мне. Почувствовалось какое-то облегчение, как будто сняли с плеч тяжёлую ношу. Сам увлёкся, наблюдая за игрой. Вспомнился сын, как мы первый раз с ним играли в "перехватчиков". Но воспоминание это было каким-то ободряющим, счастливым, и не давило тяжестью разлуки душу.

"Дядь Дим! Как здорово! Как же так летает как птица! А еще сложить чего можешь?" — спросил Пётр, отстраняясь от управления. Я поддался на просьбу ребенка, с ностальгией смакуя свои ощущения — так же я и сына учил основам оригами. Взял следующий лист сложил традиционного японского журавлика и лягушку, потом тюльпан и бомбочку. Матвеев старательно пытался повторить за мной приёмы складывания фигур. Потратил много времени, помогая ему и Петру. Бумага была толстая и не очень плотная, складывалась с трудом, поэтому лягушки прыгали плохо. Зато три тюльпана радовали своим размером. Скатали прутиков для них — и получился букет!

Потом погнали Тихона, за водой, желая наполнить бомбы. Воду нам не принесли — надо было идти в церковь. Ребенок у меня в голове закапризничал, желая продолжить игру — пришлось применять силу. После церковной службы, обеда и сна мне опять разрешили идти в потешную. Туда же подошла Наташа-Лида, которой я подарил бумажные тюльпаны. Сестрица искренне обрадовалась, как будто я настоящие цветы подарил. Мы тогда были так счастливы просто посидеть, держась за руки и не обращая внимания на покачивание головами смотрящих за нами дядек и мамок. Наверное, это и помогло мне не ошизеть окончательно.

Единственным громким событием, как-то показывающим общий настрой за стенами, стала передача стрельцами челобитной о церковном споре. После десятидневного перерыва в Кремле вновь услышали бой стрелецких барабанов и выстрелы. Стрельцы под предводительством старообрядцев и при попустительстве нового главы Стрелецкого приказа — князя Хованского пришли к дворцу и настаивали, чтобы государи и патриарх вышли к ним и челобитную приняли. Разбиралась с этим делом Софья со своим полюбовником. Как там утряслось с матушкой, я не знаю. Меня просто "проинформировали" о причинах шума в Кремле и упрятали в своих покоях под двойной охраной ближних людей и стрельцов стременного полка. О решении собрать большой спор о книгах мне пересказал молодой рында Бадмаев. Говорил украдкой, как будто опасаясь лишних ушей. После этого я его больше и не видел.

Переменилась ситуация только ближе ко дню рождения Петра. Мне позволили выйти из терема играть на "потешный" двор. Там я испытал свой самолёт. А главное, показал царю, как забавно швырять бомбочки с водой в разных челядинов, да жильцов. Мы их быстро снарядили и, осторожно подняв на крыльцо, разом зашвырнули в толпу пялящихся на нас кремлевских жителей. Лида не одобрила такого мальчишества, но я не стал сдерживать желания ребенка. Уж больно захотелось царю похулиганить, так зачем лишать его детства? И так с моим вселением свободы у него осталось совсем мало.