Государь. История Флоренции - [4]

Хотел ли молодой Никколо оказаться среди них? Чувствовал ли себя ровней этим светочам? Ответ опять выйдет двойственным, как все у Макиавелли. Не в его характере чувствовать себя ровней кому бы то ни было. Одинокий, много читавший, имевший обо всем собственное мнение, он ставил себя выше людей, живших старыми мифами, не способных, как он полагал, к критическому суждению, и все же завидовал им, уязвленный материальной нищетой и духовным убожеством – не знал греческого, не постигал тонкости модной в ту пору античной философии. В формальном образовании есть несомненные преимущества, особенно для одаренной и непростой души – оно приучает к равенству. Для Никколо оставались лишь обходные пути, и он взял свое, сделавшись не юристом, но политиком, не переводчиком, но комментатором Тита Ливия, не творцом истории, но автором «Истории». Так или иначе, с детства привыкший жить «из себя», жить книгами, а не общением с людьми, взмывая в высокомерии и сникая, он строил некий параллельный мир, то есть мир более мифический, чем все им разоблаченные мифы.

Любовь к Петрарке о многом говорит: сходство темпераментов, склонностей, представлений о мире и своей роли в нем настолько разительно, что призадумаешься, не переселилась ли в Никколо душа Франческо, тем более что и Петрарка был сыном флорентийского нотариуса. Ему денег на изучение права хватило, однако Петрарка-старший отправил сына в университет не без ссоры. Первой страницей в историю Возрождения вписана драматическая сцена: отец в гневе чуть ли не в огонь швыряет «римлян» (а книги-то еще рукописные, на дворе занимается XIV век!), Франческо спасает их, обливаясь слезами, прижимает к груди возлюбленных Вергилия с Цицероном. Это – школьные авторы, их следовало оставить в детской, снаряжаясь за высшим, профессиональным образованием. С «вечного дитяти», Петрарки, начинается гуманизм, культ античности и свободно развивающегося человека, но и культ ребенка. Уклонение от взрослой жизни, от профессии, погружение в «свой» выбор – как знакомо это Макиавелли! В довершение сходства: нежный поэт воображал себя политиком, переписывался с папами, императором и прочими иностранными и местными государями, ревнуя о восстановлении Италии (то в форме республики, то в качестве империи); великий дипломат писал стихи, стал автором одной из первых итальянских комедий и первой литературной сказки и чрезвычайно обижался на Ариосто, забывшего про него в рейтинге современных творцов. Дилетантизм как способ раскрыть свою многогранность, детская всесторонняя, еще не определившаяся гениальность – великие обещания, чувство исключительности и все обиды, вытекающие из этого чувства.

Поэты шли в политику, а дипломаты воображали себя поэтами – неудивительно, что в Италии политика сделалась искусством. Никто не спрашивает, нравственны ли предложенные Макиавелли новые идеалы; никто не спрашивает даже, осуществимы ли они. Главное, что это – идеалы, в них есть сила, красота, убедительность. Этика подменяется эстетикой.

С Петрарки начинается столь значимая для Макиавелли тема объединения Италии и ревизия «римского мифа». Среди множества мифов, которыми питалась наша культура, одним из самых влиятельных и живучих, вопреки всякой вероятности, оказался миф о Римской империи. Из школьного курса известно, что Западная Римская империя пала в 476 году. Однако на Западе этот факт заметили лишь спустя восемь столетий. Во-первых, понадобилось время для того, чтобы окончательно отделить Западную империю от Восточной, поскольку изначально была единая Римская империя. Лишь в IV веке Константин основал вторую столицу на Босфоре и назвал ее собственным именем, после чего еще полтора столетия единой империей правили императоры из Константинополя, назначая в Рим и в другие центры «вице-императоров». Личные интересы наместников и варварские набеги понемногу отрывали земли от Западной империи, однако новые князья и короли продолжали считать себя (номинально) подданными императора. И жест Одоакра, в 476 году отославшего регалии в Константинополь, подразумевал не крушение империи и даже не выход из нее западных провинций, а лишь уничтожение института «младших императоров» с резиденцией в Риме. Считать себя частью империи при весьма далеком восточном императоре – в целом это всех устраивало. Столицей единой Римской империи продолжал считать себя и Константинополь: в VI веке Юстиниан в своей «восточной половине» издавал свод законов на латыни и готовился отвоевать Италию, а описанные Григорием Турским довольно-таки дикие франки посылали символическую дань в Византию. «Мы христиане, мы граждане Римской империи» – эти два понятия казались тесно связанными, так что когда Константинополь оказался бессилен защитить западных христиан и роль спасителя христианства перешла к французскому королю, совершенно естественно было короновать его императором и восстановить Римскую империю – уже в отрыве от Восточной. Так в 800 году н. э. Карл Великий сделался основателем новой Римской империи, понимавшейся как законное продолжение древней, как «все та же» империя.