Гостья из тьмы - [7]

Чугунок с кипятком был тяжелым. Матильда с трудом донесла его от плиты к глубокому корыту. По ее лицу струйками стекал пот, платье липло к телу, а пар, заполнявший кухню, только усиливал жару. Но девочка этого не замечала: голова ее была занята подсчетами. Снова и снова она пересчитывала цифры в уме, но толку от этого было мало. Сумма не менялась. Она почти не спала ночью, занимаясь счетами, а утром объезжала южные пастбища, проверяя работу Габриэля. Поэтому чувствовала себя совсем разбитой и угнетенной.

Счетные книги лежали открытыми за спиной на столе. Матильда так надеялась, что найдет утром спасительную ошибку в своих расчетах, но напрасно. У нее только разболелась голова, и она ясно осознала, что чек за шерсть в этом сезоне не перекроет долгов. Они перейдут на следующий сезон.

Гнев на отца рос вместе с отчаянием. Она бросила его молескиновые брюки в мыльную воду и стала яростно бить по ним колотушкой. «Я должна была не спускать с него глаз, как наказывала мать, – бормотала она. – Надо было получше прятать деньги! Какая же я идиотка, боже мой!»

Глаза ее затуманились, она уже не видела пузырящиеся в пене штаны. Мама так хорошо управляла фермой, что даже смогла за годы войны накопить немного денег на счету в банке. Но отец быстро спустил все до пенни!

Матильда помнила его возвращение, как будто это было только вчера. Как она волновалась, стоя на перроне, собираясь любить и жалеть отца. Но как можно было полюбить его, если он вообще не обращал на нее внимания и ни разу не приласкал? То, как отец уезжал на войну, Матильда помнила гораздо хуже. Ей смутно виделся огромный мужчина, от которого пахло ланолином и табаком, а его бритые щеки неприятно кололись, когда он целовал ее на прощание. Но ей было всего пять лет тогда, и куда больше она запомнила медный духовой оркестр, игравший марши на перроне, чем мужчину в форме, исчезнувшего в поезде. Инструменты сверкали, а музыка была такой бодрой и громкой. Она совсем не понимала, что такое война и что она принесет им с матерью…

Руки Матильды сжались в кулаки, когда она вспомнила те два года, которые отец провел дома в постели. Мать безропотно ухаживала за ним, получая в ответ оскорбления и побои, если повязка была затянута слишком туго или когда он требовал выпивку. Его возвращение сразу изменило атмосферу в Чуринге. Все в усадьбе – от матери до последнего мальчишки-аборигена – радовались, когда он садился на лошадь и уезжал пьянствовать в Уэллаби Флатс. В гневе он был страшен, а если хотел выпить, вспыхивал, как порох. Но, к сожалению, он всегда возвращался, и скоро Матильда поняла, что их жизнь изменилась навсегда…

Несмотря на жару, Мервина бил озноб. Ярость от унижения и вероломства жены уже не бурлила на поверхности, а спряталась глубоко внутри, превратившись в ледяной ком. Мервин ехал в Чурингу.

Ночь он провел, раскатав одеяло и подложив под голову седло, на голой земле. Небольшой костер почти не грел его, но ему было не до этого. Он уставился невидящим взглядом на широкую полосу Млечного Пути, от которой на землю струился свет, превращая карликовые деревья в призрачные, таинственные фигуры. Но Мервин не обращал внимания на эту фантастическую красоту. Совсем не об этом он мечтал, мучаясь в окопах, и не этого заслуживает герой войны, награжденный Крестом. Будь он проклят, если позволит какой-то паршивой девчонке отобрать у него то, что Патрик обещал, когда подсовывал ему свою дуру дочь!

Солнце же клонилось к закату, медленно спускаясь за гору, название которой дало имя этой проклятой ферме. Мервин сплюнул на засохшую, потрескавшуюся землю. Аборигены считают это место священным, защищенным горой-амулетом Тджурингой, которая появилась тут с незапамятных времен, когда зарождался мир. Идиоты! Как бы то ни было, на него их колдовство не действует. Чем скорее он избавится от этой земли, тем волшебнее будет его жизнь!

Дом стал виден, когда Мервин закрыл за собой последние ворота. Из трубы вился едва заметный дымок, во дворе удлинялись тени. Солнце медленно исчезало за верхушками деревьев. Двор оказался пустым – ни звона молотов из кузни, ни блеянья овец и криков овчаров, ни лая собак. Стрижка, очевидно, закончилась.

Мервин с облегчением вздохнул. Матильда уже наверняка расплатилась со стригалями, а остаток припрятала. Интересно, куда она на этот раз засунула деньги? В принципе, он знал все ее тайники, но за две недели она могла придумать что-то новое. «Нет, пришло время научить ее уму-разуму, – решил Мервин. – Соплячка должна знать свое место и не совать свой нос куда не следует!» Он заставит ее отдать все деньги, покажет, кто здесь хозяин, а потом найдет способ отобрать у нее Чурингу. Он ее отец, черт побери, а она несовершеннолетняя!

Расседлав лошадь, Мервин пустил ее пастись на выгон, взвалил на плечи тяжелые седельные сумки и направился к веранде. Толкнув здоровой ногой входную дверь, он вступил в полумрак кухни. Запах тушеной крольчатины ударил в ноздри, вызвав болезненное урчание в животе.

Тишина в доме давила. Тени в углах кухни, куда не попадал свет керосиновой лампы, угрожающе надвинулись на него.