Гостья - [150]

Глава XVIII

– Какая жалость, у меня нет больше олифы, – сказала Ксавьер.

Она удрученно взглянула на окно, до середины покрытое слоем синей краски.

– Вы проделали отличную работу, – заметила Франсуаза.

– Ах, это! Думаю, что Инес никогда уже не сможет отчистить свои стекла.

Инес сбежала из Парижа на другой день после первой ложной тревоги, и Франсуаза сняла у нее квартиру. В комнате отеля «Байяр» слишком ощутимо было воспоминание о Пьере, и трагическими ночами, когда Париж не предлагал больше ни света, ни убежища, появлялась потребность в домашнем очаге.

– Мне нужна олифа, – сказала Ксавьер.

– Ее нигде больше нет, – ответила Франсуаза.

Большими буквами она как раз писала адрес на посылке с книгами и табаком, которую предназначала Пьеру.

– Ничего больше нельзя найти, – сердито сказала Ксавьер. Она откинулась в кресле. – Это все равно как если бы я ничего не сделала, – мрачным тоном продолжала она.

Она куталась в длинный халат грубой шерсти, подпоясанный шнуром вокруг ее талии. Руки она спрятала в широкие рукава своего одеяния; с прямо подрезанными волосами, обрамлявшими ее лицо, она была похожа на монашку.

Франсуаза отложила перо. Электрическая лампочка, укутанная шелковым шарфом, проливала в комнату слабый фиолетовый свет.

«Я должна идти работать», – подумала Франсуаза. Но сердце не лежало. Ее жизнь утратила прочность, она стала некой рыхлой массой, в которой, казалось, увязали с каждым шагом; потом встряхивались как раз настолько, чтобы застрять чуть дальше с ежесекундной надеждой окончательного погружения, с ежесекундной надеждой на внезапно затвердевшую почву. Будущего больше не было. Реальным оставалось лишь прошлое, и прошлое воплощалось в Ксавьер.

– У вас есть новости от Жербера? – спросила Франсуаза. – Как он приспосабливается к казарменной жизни?

Она видела Жербера десять дней назад, в воскресенье после полудня. Но было бы неестественно, если бы она никогда не спрашивала о нем.

– Он, похоже, не скучает, – ответила Ксавьер. Она с понимающим видом усмехнулась. – Если учесть его пристрастие возмущаться.

Лицо ее выражало нежную уверенность в некоем безраздельном обладании.

– Поводов, верно, у него хватает, – заметила Франсуаза.

– Главное, что его волнует, – со снисходительным и восторженным видом продолжала Ксавьер, – это знать, поддастся ли он страху.

– Трудно представить себе все заранее.

– О! – молвила Ксавьер. – Он вроде меня. У него есть воображение.

Наступило молчание.

– Вы знаете, что Бергмана отправили в концентрационный лагерь? – спросила Франсуаза. – Судьба политических изгнанников – это такая жестокость.

– Ба! – возразила Ксавьер. – Они все шпионы.

– Не все, – сказала Франсуаза. – Есть много настоящих антифашистов, которых сажают за их борьбу.

Ксавьер презрительно сморщилась.

– Какой интерес представляют люди, – сказала она. – Ничего страшного, если их немного обидят.

Франсуаза не без отвращения взглянула на юное жестокое лицо.

– Если не интересоваться людьми, что же тогда, спрашивается, остается, – сказала она.

– О! Мы по-разному устроены, – ответила Ксавьер, окидывая ее насмешливым, презрительным взглядом.

Франсуаза умолкла. Разговоры с Ксавьер тотчас превращались в неприязненные столкновения. Теперь в ее интонациях, в ее притворных улыбках сквозила не детская капризная враждебность – то была настоящая женская ненависть. Никогда Ксавьер не простит Франсуазе то, что она сохранила любовь Пьера.

– А что, если нам поставить пластинку? – спросила Франсуаза.

– Как хотите, – отвечала Ксавьер.

Франсуаза поставила на проигрыватель первый диск «Петрушки».

– Вечно одно и то же, – сердито сказала Ксавьер.

– У нас нет выбора, – возразила Франсуаза.

Ксавьер топнула ногой.

– Долго ли это будет продолжаться? – проговорила она сквозь зубы.

– Что именно? – спросила Франсуаза.

– Темные улицы, пустые магазины, кафе, которые закрываются в одиннадцать часов. Вся эта история, – добавила она в порыве ярости.

– Это рискует продлиться, – ответила Франсуаза.

Ксавьер схватила руками свои волосы.

– Но я сойду с ума, – сказала она.

– С ума так быстро не сходят, – возразила Франсуаза.

– Но я-то нетерпелива, – со злобным отчаянием сказала Ксавьер. – Следить за событиями из глубины склепа – этого недостаточно! Мне мало говорить себе, что на другом конце мира люди продолжают существовать, если я не могу прикоснуться к ним.

Франсуаза покраснела. Никогда ничего не следовало бы говорить Ксавьер. Все, что ей говорилось, она немедленно обращала против вас. Ксавьер посмотрела на Франсуазу.

– Вам везет, вы такая благоразумная, – произнесла она с двусмысленным смирением.

– Довольно того, чтобы не воспринимать себя трагически, – сухо сказала Франсуаза.

– О! У каждого свои склонности, – ответила Ксавьер.

Франсуаза взглянула на голые стены, на синие окна, защищавшие, казалось, внутренность могилы. «Это должно быть мне безразлично», – с горестью подумала она. Но как бы там ни было, в течение этих трех недель она не покидала Ксавьер; и ей предстоит жить подле нее до тех пор, пока не кончится война; она не могла больше отрицать это враждебное присутствие, распростершее над ней, над целым миром пагубную тень.