Гостья - [138]

– Хорошо, – согласилась Ксавьер.

Пьер заказал три кофе. Взяв круассан, Франсуаза стала откусывать его маленькими кусочками; у нее не хватало духа произнести любезную фразу. Раз двадцать она уже проживала такую сцену, ее заранее тошнило и от того воодушевленного тона, и от тех жизнерадостных улыбок, которые она ощущала на своих губах, и от поднимавшейся в ней раздраженной досады; Ксавьер с сонным видом смотрела на свои пальцы. В течение долгого времени никто не проронил ни слова.

– Что ты делала с Жербером? – спросил Пьер.

– Мы поужинали в «Грий» и определили наш маршрут, – ответила Франсуаза. – Думаю, мы отправимся послезавтра.

– Вы опять отправляетесь карабкаться на горы, – мрачным тоном сказала Ксавьер.

– Да, – сухо отвечала Франсуаза. – Вы находите это нелепым?

Ксавьер подняла брови.

– Если вам это нравится, – произнесла она.

Снова наступило молчание. Пьер с тревогой взглянул на одну, потом на другую.

– У вас одинаково сонный вид, и у одной, и у другой, – с упреком сказал он.

– Это не самое подходящее время, чтобы встречаться с людьми, – ответила Ксавьер.

– Однако мне помнится один очень приятный момент, который мы провели здесь в такой же точно час, – заметил Пьер.

– О! Это было не так уж приятно, – возразила Ксавьер.

Франсуаза прекрасно помнила то утро с мыльным запахом: именно тогда ревность Ксавьер впервые проявилась открыто; после всех усилий обезоружить ее, сегодня Франсуаза вновь сталкивалась с ней, во всеоружии. В эту минуту не только ее присутствие, но даже само ее существование Ксавьер хотелось бы устранить.

Ксавьер отодвинула свой стакан.

– Я ухожу, – решительно сказала она.

– Главное, хорошенько отдохните, – насмешливым тоном произнесла Франсуаза.

Ничего не ответив, Ксавьер протянула ей руку. Она смутно улыбнулась Пьеру и быстро вышла из кафе.

– Положение тяжелое, – заметила Франсуаза.

– Да, – согласился Пьер. Он выглядел раздосадованным. – Однако она казалась вполне довольной, когда я попросил ее подождать нас.

– Ей наверняка не хотелось расставаться с тобой, – заметила Франсуаза. Она усмехнулась. – Зато какой удар для нее, когда она увидала перед собой меня.

– Это опять будет невыносимо, – сказал Пьер. Он мрачно взглянул на дверь, через которую вышла Ксавьер. – Я задаюсь вопросом, стоит ли начинать все заново, из этого нам никогда не выпутаться.

– Как она тебе говорила обо мне? – спросила Франсуаза.

Пьер заколебался.

– Казалось, она в хороших отношениях с тобой, – сказал он.

– Но все-таки? – Она с раздражением смотрела на смущенное лицо Пьера. Теперь он считал себя обязанным щадить ее. – У нее есть какие-то мелкие жалобы?

– Кажется, она немного сердится на тебя, – признался Пьер. – Я думаю, она понимает, что ты не так уж пылко любишь ее.

Франсуаза напряглась.

– Что она в точности говорила?

– Она сказала, что я был единственным человеком, который не стремился лечить ее настроение холодным душем, – сказал Пьер. За безучастностью его голоса проглядывало легкое удовлетворение чувствовать себя до такой степени незаменимым. – А потом в какой-то момент она заявила с восторженным видом: «Вы и я, мы не нравственные создания, мы способны совершать гнусные поступки». И поскольку я возражал, она добавила: «Это из-за Франсуазы вы хотите казаться нравственным, но по сути вы такой же предатель, как я, и душа у вас такая же черная».

Франсуаза покраснела. Она и сама тоже начинала ощущать ее как смешной изъян – эту легендарную нравственность, над которой исподтишка снисходительно посмеивались; возможно, пройдет не так уж много времени, и она от нее избавится. Франсуаза взглянула на Пьера и увидела на его лице нерешительное выражение, отражавшее не слишком чистую совесть. Видно было, что слова Ксавьер смутно польстили ему.

– Полагаю, эту попытку примирения она ставит мне в упрек как доказательство бесчувственности, – сказала она.

– Не знаю, – отвечал Пьер.

– Что было еще? – спросила Франсуаза. – Выкладывай всё, – добавила она в нетерпении.

– Ну, Ксавьер сделала злобный намек на то, что она именует самоотверженной любовью.

– Каким образом?

– Она продемонстрировала мне свой характер и с притворным смирением сказала: «Я прекрасно знаю, что очень часто бываю с людьми невыносимой, но что вы хотите? Я-то ведь не создана для самоотверженной любви».

Франсуаза пришла в замешательство; это было обоюдоострое вероломство: Ксавьер упрекала Пьера в том, что он оставался чувствителен к столь унылой любви, которую сама она беспощадно отвергала. Франсуаза далека была от того, чтобы подозревать размах подобной враждебности, где смешивались ревность и досада.

– Это всё? – спросила она.

– Кажется, да, – ответил Пьер.

Это было не все, но Франсуаза почувствовала вдруг усталость расспрашивать; она знала уже достаточно, чтобы ощутить на губах коварный привкус этой ночи, когда торжествующая злоба Ксавьер вырвала у Пьера множество мелких предательств.

– Впрочем, знаешь, мне плевать на ее чувства, – сказала она.

Это было правдой. На этой крайней точке несчастья ничто уже не имело значения. Из-за Ксавьер она почти потеряла Пьера, а взамен Ксавьер отвечала ей лишь презрением и ревностью. Едва примирившись с Пьером, Ксавьер тотчас попыталась установить между ними скрытное сообщничество, чему он противился лишь наполовину. Эта покинутость, в которую оба они ввергали Франсуазу, была таким неизбывным опустошением, в котором даже не оставалось больше места ни для гнева, ни для слез. Франсуаза ничего уже не ждала от Пьера, и его равнодушие ее больше не трогало. Со своего рода радостью она ощутила, как перед лицом Ксавьер в ней поднимается что-то черное и горькое, чего она еще не знала и что казалось почти избавлением: то была ненависть, могучая и свободная, расцветавшая теперь без стеснения.