Гости Анжелы Тересы - [92]

И был застрелен в спину этим хвастливым, трусливым болваном.

Давида охватило такое непреодолимое отвращение к стоящему перед ним человеку, что свое ощущение он воспринял как исходящую от жандарма резкую вонь.

Минуты шли. Человек в оливково-зеленом мундире расхаживал вокруг вызывающей походкой, подрагивая икрами. Давид упрямо смотрел в пол. Если бы тот встретил его взгляд и понял, какие чувства в нем вызывает, карабин выстрелил бы сам собой.

А там, в горах, в монастыре, сидит Люсьен Мари и ждет, и с каждой минутой беспокоится все больше, почему я не иду. Она понимает — что-то случилось, но что именно — не знает, и начинает себя взвинчивать, а я даже не могу послать ей весточку…

Анунциата распахнула обе половинки дверей в глубине комнаты. Давид поднялся, он и жандарм посмотрели друг на друга, потом оба направились к дверям. Но из вежливости он пропустил Давида впереди себя.

— А вы останьтесь там, — сказала Анжела Тереса своим угасшим, надтреснутым голосом убийце. Последнее слово осталось в воздухе невысказанным.

Жандарм вздрогнул, покраснел, пришел в ярость — но остановился.

Откуда взялась у нее эта сдержанность, эта внушающая уважение строгость?

В комнате было темно, потому что ставни они закрыли. Свет шел только от двух стоявших по обе стороны изголовья высоких серебряных канделябров с зажженными свечами.

Там, на самом нарядном белье Анжелы Тересы с ручной вышивкой, покоился Франсиско Мартинес Жорди. В чертах его не было видно боли, не было видно следов насильственной смерти; не было также и суровости. Его лицо с задорным тупым носом и веснушками разгладилось и помолодело. Глаза были закрыты, губы сомкнуты, но казалось, на них витает какая-то неизъяснимая слабая улыбка, как будто теперь он чувствовал себя надежно защищенным и мог позволить себе беззлобно поддразнивать своих преследователей.

— Пако, — произнес Давид сдавленным голосом, ничего не различая, кроме трепетного сияния свечей.

Вот и конец его мечте о том, чтобы хоть раз сделать настоящее дело — помочь человеку вырваться на свободу. Еще бы один только день…

Послышались шаги и голоса — прибыло «подкрепление». Раздался резкий вопрос лейтенанта.

— Где он?

Но войдя в комнату и увидев Жорди на смертном одре и Анжелу Тересу рядом с ним на стуле, он невольно сдержал себя, сделал крестное знамение и одно мгновение стоял строго по стойке смирно.

Давид тем не менее заметил, что тыльной стороной руки он дотронулся до руки Жорди и убедился, что она действительно холодная.

— Скоро придет машина и заберет его, — прогремел он, пытаясь приглушить свой командирский голос.

— Нет, — прервала его Анжела Тереса. — Сегодня ночью мы будем здесь читать молитвы над моим сыном.

— Вашим сыном? — Лейтенант перевел вопросительный взгляд с нее на Давида.

— Над моим сыном Эстебаном, — ответила Анжела Тереса. — Мы ждали долго — и вот теперь он пришел.

Лейтенант сделал Давиду знак следовать за ним в холл. Потом прикрыл за собой дверь.

— Что это значит? — нахмурился он. — Сошла с ума или притворяется?

— Нет, она не притворяется, — покачал головой Давид. — Я склонен думать, что границы реальной жизни у Анжелы Тересы очень зыбкие: они как волны, ходят то туда, то обратно, между настоящим и прошлым.

— Ну, во всяком таком я не разбираюсь. — Лейтенант нетерпеливо передернул плечами. — Я только считаю, что плохо, когда в деле замешаны женщины. Но эта хоть не кричит и не плачет.

Давид его не слушал.

У нее не было больше сил желать, чтобы сыновья вернулись к жизни. Но все эти годы она так печалилась, что не могла оказать им последнюю услугу, как это делают все старые женщины, подарить им достоинство и смертный покой. О господь милосердный, не дай никому отнять у нее веру, что желание ее исполнилось!

— Мне все равно, — заявил лейтенант. — Мне не жалко, пусть стоит здесь, а завтра рано утречком его похоронят.

— Так быстро?

— Таков закон. Что касается вас…

Их прервали тихие голоса за дверью на улице; кто-то хотел войти, кому-то не разрешалось, кто-то все-таки вошел.

— Она говорит, что здесь живет, — начал оправдываться часовой у дверей перед лейтенантом.

Люсьен. Мари тихо вошла с ребенком на руках, он был у нее завернут в полу плаща. Как у всех рожениц, лицо ее было прозрачно-бледным, а страх, испытанный только что при виде собравшихся около ее дома людей и кровавого пятна на дворе наверно вызвали такие глубокие фиолетовые тени под глазами.

Она и Давид встретились в порыве быстрого взаимного волнения. Они почти не говорили, не поцеловались на глазах у бесцеремонных свидетелей, но тела их на одно мгновение оказались рядом, они успели послать весточку, утишающую отчаяние: ты мой муж… ты моя жена… я слышу твое дыхание… узнаю тепло твоей кожи через эту грубую одежду… кто-то умер… кого-то не стало… но не ты… не тебя…

Анунциата выглянула из двери в кухню, как зверек из своей норы. Да, она совсем сгорбилась от страха и потрясения, так что казалась наполовину ниже, чем обычный человек.

Всю жизнь она верховодила в доме, и знала, что нужно делать и как; но то, что произошло здесь сегодня, было намного выше ее понимания. Она обрадовалась при виде Люсьен Мари. Обрадовалась возможности опять сделаться служанкой, не несущей бремя ответственности.