Гость - [2]

— Эй!.. Ты девчонка?

Родион Родионович поднял голову и, даже не разглядывая босого, бритого наголо мальчика, стоявшего в десяти шагах от него посреди улицы, коротко ответил:

— Нет.

— А чего же у тебя — брошка? И волосы такие?

Родион Родионович встал, отряхнул брюки и, резко нагнувшись, протянул руку к земле — будто за камнем. Он знал, что это движение пугает собак. Оно подействовало и на мальчика. Тот быстро, не оглядываясь, побежал к реке.

В воздухе осталась висеть только мелкая искрящаяся пыль, поднятая его босыми ногами. Едва она улеглась, по улице прошла та высокая лошадь, которую Родион Родионович провожал долгим недружелюбным взглядом. Как и мальчик, лошадь скрылась в ослепительно светлом пространстве за рекой, но вскоре вернулась и теперь стояла так близко от Родиона Родионовича, что он хорошо видел в ее черном зрачке свое выпуклое отражение. Он дважды скомандовал ей «Пошла вон!», потом отстегнул брошку под воротником и с размаху кинул ее в бок лошади. Лошадь отшатнулась всем туловищем в сторону, быстро переставив с места на место длинные ноги, перепачканные засохшей глиной, но не разозлилась на Родиона Родионовича, не испугалась — осталась стоять неподалеку, кося на него огромным глазом. Родион Родионович перешел на другую сторону улицы — лошадь поплелась за ним и остановилась только тогда, когда он, пройдя вдоль ветхого забора, свернул в неухоженный, заросший пестрыми травами двор, заметив в его глубине через распахнутую калитку гроб. Во дворе никого не было. Тесный и сумрачный от разросшихся деревьев, он был весь затоплен сладким духом разогретых цветов, осыпающихся в траву со старых, искривленных жердёл, обвитых плющом. Таким же старым и искривленным был деревянный дом, глубоко осевший одним боком в землю; рельефные ставни на его окнах, под которыми тянулись гнилые доски балясника, были наглухо закрыты; собачья будка пустовала. Гроб стоял на двух табуретках недалеко от крыльца. Обитый новой бирюзовой материей, он был самым ярким предметом в этом безмолвном дворе, где все потускнело от времени и где, казалось, сам воздух пропитался пепельно-серым цветом, каким светилась здесь повсюду омертвелая древесина. В гробу лежала старуха. Родион Родионович еще на расстоянии увидел над бирюзовым бортиком, окаймленным по краю черной волнистой лентой, ее нос и лоб, наполовину закрытый белой косынкой.

Приблизившись вплотную к гробу, от которого исходил такой же сладковатый запах, каким веяло от цветущих деревьев — но только он был не летучим, не наплывающим, а ровным и неподвижным, как прохлада в погребе, — Родион Родионович вытащил руку из кармана, положил ее, будто чужую, будто для того, чтобы она привыкла лежать так, на широкую подушку, занимавшую все изголовье гроба, потом дотронулся указательным пальцем до лба старухи. Желтый, в сиреневых подтеках, он был до того холодный и твердый, что Родион Родионович даже кончиком пальца ощутил глухую каменную тяжесть маленькой головы, затянутой в косынку. Он отдернул руку, спрятал ее в карман и, уже не дотрагиваясь до старухи, смотрел в ее лицо, стараясь понять, знает ли она, что он теперь стоит рядом с нею; и что по ее серым, плотно сжатым губам ползет упавший с дерева паук; и что в небе светит яркое солнце; и что в душном саду носятся над кронами деревьев, соединяя разнообразное жужжание в усыпляющий гул, тысячи пчел, шмелей и ос; и что завтра будет новый жаркий день, — скучно ли ей быть мертвой?

Старухе было не скучно и не весело. Превратившись в тугое безответное тело, не замечающее ни паука, ни Родиона Родионовича, ни далекое солнце, она лежала в дырявой тени полувысохшей акации, и все ее лицо — просторные глазницы, уже захватившие в свои провалы брови и тонкую кожу с висков, большие овальные ноздри, светлые и чистые внутри, подбородок, распластавшийся по шее, говорило, что она навсегда сроднилась с той спокойной и властной силой, которая придавила ее к днищу гроба, и даже сама была теперь этой силой, не желающей знать ни о сегодняшнем, ни о завтрашнем дне.

Родион Родионович набрал воздуха в легкие и его упругой струей, округлив щеки, сдул паука с губ старухи, потому что ему стало жалко ее — жалко, что она ничего не знает. Ему захотелось убить паука, чтобы тот впредь никогда не ползал по онемевшим губам. Обойдя гроб, он принялся искать его в высокой траве. Но найти его было трудно среди множества других живых существ, таких же невесомых и проворных; они ползли, выпрыгивали, вылетали из потревоженного укрытия. Раздвигая траву руками, Родион Родионович увидел в ней большие ножницы из темного шершавого металла. Он подобрал их и, вытащив из кармана носовой платок, отрезал от него угол. Ножницы резали хорошо, хотя и были очень старыми. С минуту Родион Родионович внимательно разглядывал их, словно собираясь запомнить и бросить назад в траву, но не бросил — еще раз опробовал толстые выщербленные лезвия, надрезав в двух местах атласную ленту, окаймлявшую гроб, потом зашагал к распахнутой калитке, на улицу, не выпуская из рук находку, — по пути состригал яркие головки репейников, листья с кустов и уже у самой калитки, быстро присев на корточки, отрезал кончик шнурка на своем ботинке.