Гость из леса. Повесть - [33]

Когда Роман пошёл прочь, Тришка, переваливаясь, засеменил за ним. И в этот момент из рук Майи с визгом вырвался Гектор…

Девочка в ужасе закрыла глаза. Всё, сейчас Тришка его разорвёт! Она услышала громкий лай, затем угрожающее ворчание и резкий голос Романа: «Гектор, нельзя!»

Открыв глаза, она увидела, что ощетинившийся Гектор уже на руках Романа, а поднявшийся на дыбы медведь осторожно его обнюхивает. И что удивительно, пёс даже не вырывался из рук. Словно медведь его загипнотизировал. Лишь вздыбленная шерсть и оскаленная морда выдавали его волнение.

Тришка легко опустился на все четыре лапы и, больше не обращая внимания на Гектора, вперевалку зашагал рядом. Не проявил он особого удивления, увидев побледневшую Майю, обнюхал, дал дотронуться до себя и отвернулся.

- Я отпущу Гектора, - сказал Роман. - Тришка не тронет его.

- А Гектор? - спросила Майя.

- Звери в этом отношении умнее людей, - улыбнулся Роман. - Собаки готовы разорвать в деревне любого чужака, а в лесу того, кто посильнее их, обходят стороной.

Он отпустил Гектора, и тот, отскочив в сторону, яростно облаял медведя, который в ответ лишь негромко заворчал, но и этого было достаточно, чтобы Гектор умолк и на приличном расстоянии затрусил позади всех. Тришка ни разу на него не оглянулся.

- Что же ты не сказал, что мы пойдём к Тришке? - упрекнула Майя. - Я взяла бы для него чего-нибудь вкусненького.

- В другой раз, - улыбнулся Роман.

Тришка, услышав своё имя, взглянул на девочку, потом на Романа. И это было так по-человечески, что Майя и Роман рассмеялись. Но медведю это не понравилось, и он легонько подтолкнул Романа носом - мол, я могу и обидеться…

- Я не хочу, чтобы он опять привыкал к людям, - сказал Роман, нахмурившись. - Возьмёт иногда и придёт в посёлок, а там переполох… То собаку зашибёт, а недавно в перелеске двух женщин напугал.

- Поэтому ты ему и ошейник надел?

- Я специально приклепал блестящие бляхи, чтобы издалека было заметно, - сказал Роман.

У лисьего логова пришлось Гектора снова брать на руки: он пулей устремился к норе. В самый последний момент Роман ухватил его за обрубленный хвост и вытащил. Гектор огрызался и даже куснул за палец.

Здесь они расстались с Тришкой. Медвежонок положил лапы Роману на плечи и облизал лицо. Майю лишь легонько толкнул широколобой головой в бок. Сейчас он не казался таким большим, как в лесу. Гектор издали тихонько поскуливал. Бедный пёс ничего не понимал: лесной зверь проявлял дружеские чувства к знакомым ему людям, так что и защищать их не было смысла. И всё-таки, когда они уже отошли от поляны на приличное расстояние, Гектор, для очистки совести, повернулся и, пробежав несколько шагов, облаял удаляющегося в чащу Тришку.

К нему снова вернулось хорошее настроение, и пёс, обогнав хозяйку, затрусил впереди. Лес стал просторнее, засинело небо. Меж пролетающих облаков ярко сверкнул и пропал луч солнца. А когда они подошли к посёлку, небо почти совсем расчистилось, лишь на юго-западе клубились пепельные облака.

Дождь кончился.

16. РАЗГОВОР НИКИТЫ ПОЗДНЯКОВА С ОТЦОМ

Пётр Васильевич Поздняков заглянул в раскрытый улей. Когда пчёлы начинали недовольно гудеть и пытались взлететь, он обкуривал их едким синим дымом. Дымокур попискивал, как гармошка. Пчёлы сразу становились смирными и вяло ползали по рамке. Пётр Васильевич отсаживал вторую пчелиную матку в новый улей. В одном улье две взрослые матки не могут жить.

Никита стоял в стороне и наблюдал за действиями отца. Он пчёл не боялся, тем более что после заката солнца они вялые и неохотно покидают улей. Пётр Васильевич опустил на лицо сетку; музыкальный дымокур попыхивал в его руках дымком. Никита увидел её - царицу пчёл - длинную, пучеглазую и величественную. Отец осторожно подхватил матку маленьким сачком и быстро пересадил в новый улей. Пчёлы с суматошным гулом облепили рамку, стенки. Из-за их шевелящихся мохнатых тел матки стало не видно.

Когда всё было закончено, отец стащил с головы предохранительную сетку, отложил дымокур. Двумя пальцами осторожно снял с головы запутавшуюся в волосах пчелу и посадил в леток нового деревянного улья. От сетки на лбу осталась полоска. Поздняков-старший присел на низенькую скамейку, на которой любил вечером, повозившись с пчёлами, покурить. Ласточки уже угомонились, спрятались в гнёзда, а стрижи всё ещё чертят розовое закатное небо над пожарной вышкой.

Скамейка была коротенькая, только для одного, и Никита уселся на осиновый чурбак, на котором отец сколачивал улей. Отец закурил.

- Давай выкладывай, чего там у тебя? - спросил он.

- Я тоже хотел стать лесорубом, как и ты… - задумчиво сказал Никита.

- А теперь?

Отец и сын всегда говорили друг другу правду. Никита очень уважал своего отца и почти не имел от него секретов.

- Теперь я не хочу быть лесорубом, - твёрдо ответил он.

Отец отвернулся и, нагнувшись, посмотрел в щель нового улья. Потом приложил ухо к дощатой крыше.

- Гудят, - улыбнулся он. - Устраиваются… - Может, завтра покрасишь улей?

- Завтра с утра мы идём на старые делянки жечь сучья, которые вы оставили…

- Что ж, дело хорошее, - сказал отец.

- В далёкой древности, когда лесов на планете было куда больше, люди и то сохраняли их, оберегали. На Мадагаскаре триста лет назад человеку, который срубил дерево в лесу, на этом же пне отсекали голову… А потом люди повсюду стали истреблять лес. И теперь на земле осталось меньше половины прежних лесов. И вырубили их за каких-то двести лет!