Госпожа Женни Трайбель, или «Сердце сердцу весть подает» - [22]

- Тогда она,- подхватил Дистелькамп,- уж верно, сыщет для него кусок пожирнее.

- Несомненно. В чем я всецело ее одобряю. Ибо верность, о которой нынче говорят все, кому не лень, становится все более редкой добродетелью, и даже пример Фипса, сколько мне известно, никого по соседству не вдохновляет.

Эта небрежная и, казалось бы, шутливая фраза Шмидта была острием своим направлена против обычно покровительствуемого им Фридеберга, чей неудачный брак явно страдал недостатком верности, особенно в периоды отлучек к живописным красотам Вольтерсдорфского шлюза. Фридеберг почувствовал шпильку и хотел было выпутаться из затруднительной ситуации, отпустив Шмидту, какую-нибудь любезность, но не успел он открыть рот, как вошла Шмольке и, поклонившись гостям, шепнула на ухо профессору, что «кушать подано».

- Тогда, дорогие друзья, прошу.- И, взяв под руку Дистелькампа, хозяин проследовал через прихожую в гостиную, где уже был накрыт стол. Собственно столовой в квартире не было. Фридеберг и Этьен шли следом.

Глава седьмая

Это была та же комната, где Коринна день назад принимала госпожу советницу. Теперь посреди комнаты стоял густо уставленный свечами и бутылками, накрытый на четверых стол. Над ним висела лампа. Шмидт сел спиной к оконному проему, напротив своего друга Фридеберга, тот со своего места мог сколько угодно глядеться в зеркало. Между бронзовыми подсвечниками красовались трофеи с какого-то благотворительного базара: две фарфоровые вазы с краями частию зубчатыми, частию волнистыми, dentatus et undulatus[38], как говорил Шмидт; в вазах торчали рыночные букетики незабудок и лакфиолей. Перед строем рюмок лежали продолговатые тминные хлебцы, коим хозяин, как и всему, сдобренному тмином, приписывал несметные целительные свойства.

Главного блюда покамест не подали, и Шмидт, дважды наполнив рюмки трарбахским мозелем и обломав хрустящие горбушки своего хлебца, уже начал выказывать заметные признаки досады и нетерпения, когда наконец отворилась дверь из прихожей и Шмольке, багровая от волнения и кухонного жара, вошла в комнату, неся на вытянутых руках полную миску раков.

- Ну, слава богу! - воскликнул Шмидт.- А то я уж думал, что раки назад попятились,- замечание крайне неосторожное, ибо, усилив румянец Шмольке, оно в той же мере испортило ее настроение. Шмидт быстро спохватился и, как опытный полководец, попытался исправить дело с помощью нескольких любезностей, но преуспел в своем намерении лишь наполовину.

Едва Шмольке вышла, Шмидт принялся изображать радушного хозяина, конечно, на свой лад.

- Прошу, Дистелькамп, этот прямо создан для тебя. У него одна клешня большая, другая маленькая, такие самые вкусные. Бывает, что игра природы значит больше, чем просто игра, для мудреца это перст указующий; к примеру, я помянул бы еще апельсины корольки и борсдорф-ские яблоки с пятнышком. Ибо установлено: чем больше пятен, тем вкуснее… Здесь, перед собой, мы видим одерских раков, выловленных, если я верно информирован, в окрестностях Кюстрина. Невольно кажется, что слияние Одера и Варты принесло особенно добрые плоды. Между прочим, Фридеберг, вы не оттуда ли родом? Из Неймарка или из Одербруха? - Фридеберг отвечал утвердительно.- Так я и знал. Память редко меня подводит. А теперь скажите нам, как, по-вашему, надлежит ли считать этих раков сугубо местным продуктом, или одерские раки подобны вердерским вишням, которые растут по всей провинции Бранденбург?

- Я полагаю,- отвечал Фридеберг и движением вилки, обличающим виртуоза, ловко извлек бело-розовую шейку из панциря,- я полагаю, что здесь соблюдается верность флагу и что в этой миске мы имеем подлинных одерских раков, товар без подделки, не только по названию, но и de facto[39].

- De facto,- с довольной улыбкой повторил Шмидт, знающий цену Фридеберговой латыни.

Фридеберг же продолжал:

- Вокруг Кюстрина по сей день ловят огромное количество раков, хотя, разумеется, они уже не те, что прежде. Я еще видел потрясающие уловы, но и они не идут ни в какое сравнение с тем, что рассказывают старики. Лет сто назад, а может, и больше, раков было так много, что по всей пойме, когда, бывало, в мае сойдет половодье, их просто стряхивали с деревьев тысячами, сотнями тысяч.

- Сердце радуется такое слушать,- сказал Этьен, бывший великим гурманом.

- Это оно здесь радуется, за столом, но в Одербрухе люди не радовались. Там раки стали божьей карой, там они, разумеется, совершенно утратили цену, а всякого рода прислуге, которую просто закармливали раками, они так опротивели, что существовал даже официальный запрет кормить батраков раками более трех раз в неделю. Пять дюжин раков стоили пфенниг.

- Слава богу, хоть Шмольке этого не слышала, не то бы у нее во второй раз испортилось настроение. Как истинная берлинка, Шмольке помешана на экономии, и, доведись ей узнать, что она окончательно и бесповоротно прозевала эпоху раков «по пфеннигу за пять дюжин», она бы этого не вынесла.

- Зря ты над ней смеешься,- сказал Дистелькамп.- Это добродетель, которая в нынешнем мире встречается все реже и реже.

- Пожалуй, ты прав. Но моя Шмольке проявляет в данном вопросе les defauts de ses vertus