Госпожа Печалей - [3]

Да, Кветка догадывалась, что это нехорошо с ее стороны, желать, чтобы Махьяр сломал ногу, навернувшись с утеса, но ничего не могла поделать с этим горячим и искренним пожеланием.

«Вот чтобы этой Кветке не сломать ногу, поднимаясь на маяк!» Жестоко и непростительно для жреца — желать кому-то беды из-за такой мелочи, как собственное раздражение, которое всегда вызывала у него Кветка, но избавиться от этого чувства Махьяр не мог. Завтра придется надеть власяницу под облачение — в наказание за эту досаду. Все же есть разница между соблюдением обычаев Храма Зигмара и куда менее благородной личной неприязнью. Не так уж он высокомерен, чтобы оправдывать свои собственные, хорошо известные ему недостатки характера.

Все эти годы он позволял дерзости Кветки действовать ему на нервы. Она с нечестивым удовольствием бросала вызов его авторитету, не давая возможности уклониться. Махьяр же был слишком благороден, чтобы злоупотребить своим положением и отомстить. Он видел, что враждебность Кветки направлена только на него одного. К другим жрецам она относилась вполне уважительно и совершала все должные наблюдения для Бога-Царя. Нет, эта антипатия была глубоко личной, только вот ее причины Махьяр не мог припомнить. Впрочем, это уже не имело значения. Их взаимная неприязнь укоренилась глубоко и больше не нуждалась в поводах.

У сторожевого поста возле башни Махьяр задержался, вытянул шею и увидел, как из шпиля маяка медленно выдвигается громадный проницатель. Жрец позволил себе коротко улыбнуться. Ивор вечно спешил, яростно требовал, чтобы все и вся делалось как можно быстрее — и всякий раз с одним и тем же результатом. Все подготовлено, и все просто ждут. Сколько бы Ивор ни суетился, он не в состоянии поторопить астрологические сочетания, управляющие наукой предсказаний.

Эхо шагов поднимающегося по винтовой лестнице жреца разносилось по маяку. Множество библиотек, кабинетов, лабораторий внутри башни сейчас пустовали. Все поднялись в обсерваторию в ожидании, когда выстроятся звезды. Неприятное ощущение — знать, что среди этих покоев и коридоров ты совершенно один. Неприятное и зловещее. Такое одиночество сильно отличается от уединения в храмовой келье размышлений. Там ты все равно знаешь, что вокруг есть другие люди. Здесь же ты один. Первобытная, иррациональная часть сознания усиливала каждый случайный, долетевший до ушей звук. Махьяр никогда бы не признался, что способен понять обретенных, выдумавших байку о блуждающем здесь призраке Хранителя. Слабая капель в какой-нибудь дальней комнате превращалась в крадущиеся шаги. Сквозняк из щели в стене казался прикосновением призрачных пальцев. Суеверие это вполне справедливо осуждалось, но Махьяр понимал, почему оно сохраняется.

Одолев треть пути к вершине, Махьяр заслышал голоса. Иногда он различал отдельные слова, выделял чью-то речь, но в целом разговоры звучали не более внятно, чем рокот водопада. Однако этих звуков оказалось достаточно, чтобы потеснить ощущение одиночества.

Ну, вот и вершина. Отсюда в обсерваторию вело несколько золоченых дверей. В прежние времена здесь же горел и великий пламень, озаряя Погребальные Воды и ведя корабли к порту Бельвегрода. Круглую комнату до сих пор занимал старинный замысловатый механизм, созданный некогда инженерами-дуардинами, но огня тут уже не было — его роль взяли на себя два маяка поменьше, поставленные людьми Западного Предела и Восточного Дола. А вращающаяся платформа теперь служила основанием для проницателя.

Телескоп был огромен. Сияющий бронзовый корпус его украшали серебряные и золотые руны. Внутри гигантского цилиндра, на концентрических кольцах из тех же материалов, тоже поблескивали напластования рун. Махьяр достаточно разбирался в дуардинских письменах, чтобы определить, что многие знаки связаны со зрением и расстоянием, восприятием и пониманием. Еще он знал, что линзы проницателя сделаны не из стекла, а из оброненных чешуек звездных драконов, отшлифованных до тонкости пергамента и прозрачности воды. Затем пластинки были вставлены в круглые оправы из зигмарита. Небесный металл скреплял линзы так надежно, что даже падение с башни не могло бы их повредить.

Несмотря на полное доверие к знамениям своего бога, Махьяр не мог не уважать взыскательное мастерство, с которым был сконструирован проницатель.

Впрочем, сейчас внимание жреца привлекал не телескоп, а комната, в которой находился прибор. Здесь за массивными столами, вооружившись перьями и чернилами, держа пергаменты наготове, сидели ученые. Махьяр мельком заметил Кветку, пробующую остроту своего пера. Видимо, не удовлетворившись результатом проверки, она принялась затачивать его ножиком, который сняла с пояса. Махьяр нахмурился, увидев, как она трижды стукнула лезвием по краю столешницы, прежде чем убрать клинок в ножны. Если обретенные и совершали какие-либо действия, не сопровождавшиеся суеверными ритуалами, он таковых пока не наблюдал.

Столы занимали левую половину обсерватории. В правой преобладали карты, схемы и диаграммы, тщательно прописанные на больших листах пергамента, натянутых на рамы черного дерева. Между рамами, обсуждая чертежи, расхаживала группа мужчин и женщин. Здесь присутствовала большая часть чародейского сообщества Двойных городов, от седовласых мастеров до пылких юных подмастерьев. Никто из изучающих тайное искусство, как в Западном Пределе, так и в Восточном Доле, никогда не пропускал сеансов предсказания, не будь на то особых причин. Но здесь присутствовали не только заклинатели. Махьяр видел и жрецов Зигмара в белых одеяниях, резко контрастирующих с пестрыми хламидами магов. Жрецы призывали, направляли и поддерживали благосклонность Зигмара в ходе гадания. Это были самые мирные аспекты их присутствия здесь. Магия, даже самая благотворная, — капризная прислужница. Порой силы, пробужденные колдунами, выходили из-под контроля, разрушая тела и души вовлеченных в действо. И хотя маяк был защищен бесчисленными чарами и тайными барьерами, всегда существовала угроза того, что какое-нибудь заклятье выйдет из-под контроля — или откуда-нибудь появится демон. В таком случае задача жрецов сводилась к устранению причин и последствий, чтобы наколдованное в башне не спустилось в города.