Госпожа Мусасино - [9]

Временами, задумавшись о чем-нибудь серьезном, он отправлялся на прогулку. И в какой-то момент Цутому начинало казаться, что перед ним открывается виденный некогда равнинный рельеф в Бирме. Грохочут взрывы, стонут люди. Он не решался посмотреть по сторонам, боясь, что сон станет явью. В конце концов он возвращался к жизни и ему становилось ясно, что он всего лишь в одном из токийских уголков. Но этот призрачный сон неизменно прерывал все его размышления.

На передовой он потерял девственность. Когда в конце войны их отряд оказался в горах Западного Тонгу, солдат в окружении посещали медсестры для выражения им «соболезнования». Победили чувственность молодого тела и любопытство, но из его памяти не стерся запах волос женщины, забывшей стыд ради куска хлеба.

После возвращения домой Цутому, бросившийся в омут связей с падшими женщинами, было даже радостно вспоминать странный запах волос уродливой девицы во время их встречи в горной хижине. Его красота и жестокость в большинстве случаев приносили ему успех.

Цутому сторонился «Хакэ» из уважения к старшей двоюродной сестре. Его сегодняшний визит, на который он решился после длительного перерыва, свидетельствовал о том, что нынешняя разгульная жизнь ему скоро наскучит.

Цутому быстро прошел мимо толпящихся рядом со станцией «пампан» и их клиентов, повернул в безлюдный переулок, и перед ним открылась старая дорога на Мусасино. Между низкими рисовыми полями тянулись полоски черной земли. Цвет этой земли был единственным, о чем Цутому тосковал после возвращения из тропиков. Он разочаровался в людях, но природу любил.

Он прошел вдоль живой изгороди из чайных кустов, мимо каштанов, и, когда вступил на полевую дорогу, перед его глазами предстала группа деревьев, закрывавшая косогор перед «Хакэ».

Это была аллея, к которой он привык еще в детстве. Самым желанным видом был этот вид дубов, криптомерии и дзелькв — всех тех деревьев, которыми старик Миядзи украшал свой участок в годы печального детства Цутому. И сейчас Цутому вспомнил то радостное нетерпение, с которым он когда-то ждал прогулки по этим местам.

Земли старика Миядзи тянулись от дороги внизу под «Хакэ» к верхней дороге, проходившей по косогору. По желанию Миядзи ворота, ведущие в «Хакэ», были построены не на верхней дороге, перед станцией, как это сделали в других домах, а на нижней. Объясняя свое решение, Миядзи говаривал:

— Здесь в древности была земля, открытая со стороны реки Тамагава. Все храмы — синтоистские и буддистские — смотрят в сторону Футю. Так распорядилась сама природа.

На верхней дороге оставалась лишь маленькая калитка, но старик не разрешал посетителям, включая и Цутому, заходить там.

Когда молодой человек увидел в конце пути эту постаревшую калитку, то неожиданно заволновался оттого, что входит именно с этой стороны. На калитке висел замок, но из-за живой изгороди можно было просто протянуть руки и, легко его отведя, зайти внутрь сада. Толкая дверь, Цутому почувствовал странную радость. Возможно, подумал он, это просто ребяческая радость, а может быть, приобретенная им на передовой привычка испытывать эмоциональный подъем от таких заданий и действий, когда надо было нападать внезапно.

Перед калиткой тянется ровная площадка размером около девяноста квадратных метров. Некогда старик Миядзи хотел поставить здесь дом для старшего сына, но сейчас из-за разрухи в этом углу поместья между криптомериями и дубами пышно расцвели кустарники ямабуки,[22] заросшие травой.

Хотя в прошлом Цутому часто бывал в «Хакэ», в это место он почти не захаживал. И его интерес к неизвестной местности был вызван солдатской привычкой — позаботься о пути отступления заранее.

Он прежде всего исследовал дорожку, ведущую к дому. Крыша дома была необыкновенно крутой, снизу ее поддерживали деревянные подпорки. Как только удаляешься от калитки, тропинка, утопающая в траве, начинает вилять и в конце концов упирается в веранду. От этой основной дорожки влево отходило множество сильно истоптанных тропинок. Ступая по одной из них, Цутому поднялся на кручу, за которой находились водные ключи, принадлежащие хозяевам «Хакэ».

Отсюда Цутому открылся вид на маленькую лощину, окруженную кустами ямабуки и зарослями пахучего тропического бамбука,[23] перекинувшимися с соседнего участка Тёсаку. Стоя здесь, наверху, он вспомнил, как когда-то прятались они там вместе с Митико во время детских игр. В памяти воскресало забытое ощущение сообщничества, связанное с теплотой, исходившей от тела девушки, и запахом ее девичьих волос. Послышалось журчание ручейка на дне лощины. Пройдя мимо запруды, преграждавшей путь воде вниз, он увидел фигуры двух женщин, разговаривавших на веранде.

Митико сидела в центре веранды. Она была видна со спины, руки Митико были заняты шитьем. Укрытие Цутому было удалено от веранды метров на двадцать, но он смог разглядеть знакомую заостренную форму ушей.

«Впервые в жизни я разглядываю ее так подробно… Что за странная обстановка», — думал он. Словечко «обстановка» в лексиконе Цутому было военным приобретением.

«Она совсем не изменилась, с тех пор как вышла замуж. Какое странное у нее было лицо, когда я вернулся!.. И как она мне обрадовалась! Никто так не радовался моему возвращению. Даже когда на войну уходил, она одна по мне плакала. До чего же было глупо не заходить сюда так долго! Тяжело ей, после того как дядька умер. Она, как и я, одна-одинешенька.