Господствующая высота - [25]

Итти становится все труднее. Перед лицом неотступно вьются комары тоненько звенящей и обжигающей кожу серой вуалькой.

Так идем мы километр за километром. Я давно потерял ориентировку, но по некоторой затрудненности шага угадываю, что мы подымаемся вверх. Затем в просвете ветвей мелькают скаты сопок и синяя гряда дальних гольцов. Очевидно, мы подымаемся к истоку реки.

— Скоро ли? — спрашиваю я. — Или мы на гольцы идем?

— Нет, сейчас вот вправо возьмем, в падь, — там наше с тобой дело лежит.

Обогнув заросшую мхом скалу, сворачиваем в узкую лесную падь. И тут я сразу слышу и звон, и говор, и тихую песню ручья. Он рядом, маленький, веселый, упрямый ручеек, настойчиво пробивающий себе путь среди корней, скользких каменных глыб и песчаных намывов. Вот блеснул он на миг и снова зарылся в камни. Я очень люблю эти ручьи в тайге. Они верные друзья геологов. Как маленькие гиды, водят они нас по темным кладовым, по развалинам гор и рассказывают их тайны.

Подъем становится все круче, все больше каменных глыб преграждает нам дорогу. Я уже снова хочу спросить деда Ефима: «Скоро ли?» — но не успеваю. Мы как-то сразу выходим из чащи. Ефим останавливается и с торжеством смотрит на меня: «Вот я тебя в какое место привел!»

А место мрачное. Метрах в двухстах впереди, в расселине между двумя каменистыми склонами, видна огромная темносерая скала. Дожди и ветер изрыли ее, избороздили трещинами, глубокими морщинами. Ближе к основанию, словно застывший поток, спускается огромная осыпь черных камней. Стволы деревьев, когда-то росших у подножья скалы, лежат поверженные, задавленные острореберными глыбами. Из-под камней торчат омытые дождями мертвые корни и сучья. И, словно дорисовывая невеселый пейзаж, из трещины в скале вылетает черная мохнатая птица и, сделав медленный круг, скрывается за склоном горы.

Я искоса гляжу на деда. Что будет дальше?

— Вот, парень, и дошли, — говорит он просто и отирает со лба пот. — Денек, однако, жаркий.

— Ну, а зачем ты меня привел, дед? Для прогулки?

— Ага! — отзывается он и снимает со спины мешок.

Быстро развязав его, достает медный тазик. Скрывается за соседним камнем и возвращается с короткой лопаткой.

Положив лопатку рядом с тазиком, он лезет к себе за пазуху и долго роется там, глядя на меня смеющимися, сощуренными глазами. Я знаю: за пазухой у него хранится трубка, похожая на маленький медный чайник. Верно, он хочет закурить, чтоб еще несколько минут помучить меня. Но я ошибся, вместо трубки он вытаскивает пакетик, сделанный из толстого конверта. Разворачивает пакетик наполовину и высыпает на свою дубленую заскорузлую ладонь десятка два маленьких желтых зернышек. Это золото.

— За один намыв, парень! — говорит он гордо.

— Здесь? — спрашиваю шепотом и озираюсь.

— А где же еще? — усмехается дед. — Позавчера здесь вот последнюю проверку сделал. Внизу-то я давно уж раза два брал, а теперь решил и верх проверить. Надо ведь в точности знать, чего я тебе передавать буду.

— Что передавать?

— Да золотишко это, — говорит он спокойно. — Тут ведь, милок, на большие тысячи. И все я выискал.

— Давно?

— С месяц будет. За зверем сюда ходил — вот этого желтого зверя выследил.

— И много сам мыл?

— Однако, раза три помыл. А потом убежал от него. Тянуть оно меня начало, вроде водки. Я и убег. Ну его! Зверем занялся, И не вернулся бы, если бы совсем отсюда не уходил.

— Куда это?

Вместо ответа он протянул мне свою ладонь.

— Нет, ты гляди: какое я тебе золотишко передаю, а? Зерно, смотри, как листики, вишь, с зазубринками, угловатенькое. Само показывает, что корень его недалеко отсюда. Босиком шло, близко. Думаю я: в этих камнях, в гольце, корень и надо искать. Ну, да вы с начальником разберетесь. Мое дело — тебе передать, а ты уж — ему, а он — еще выше. Так оно и пойдет до самого государства… Ну, что молчишь-то? К верному месту я тебя привел? То-то!

И он торжествующе подмигивал и все щупал негнущимися, желтыми от табака пальцами одну золотнику за другой.

— Но почему так спешно? — заговорил я. — День-два, приедет начальник — ты ему все сам расскажешь и поможешь разведать. Поживешь с нами…

— Нет, парень, я уже на отлете. Если бы не золото, я бы давно ушел. Все пристроить его не мог. Услышал про вас, вот и прибег сразу.

Теперь мне стало понятно, зачем дед спрашивал меня о комсомоле, о картах. Это он экзаменовал меня. И оленя на солонцах не убивал он. Все это было придумано, чтоб завести знакомство.

Взяв его за руку, я сказал:

— Раз ты, дед, такое хорошее дело сделал, то должен и о себе слово сказать. Откуда ты взялся? И уходишь куда? Что у тебя вышло там, у своих-то?

— Начал дарить, так додаривай, — так, что ли? — усмехнулся он. — Видишь ли, какое дело, парень. Я, например, больше всего люблю, чтоб дело мое видели, чтоб оно среди других не терялось. У нас, конечно, в деревне все бондари порядочные, но я ловчее других. Я такую тебе бочку смастачу, что как из меди — звенит и блестит. А они тут бригаду затеяли. Ладно, я не против. Только полагаю я так, что и в бригаде каждый за свой труд ответ держит. Раз я свое имя на бочке ставлю, я за нее ответчик. Теперь, конечно, сына моего взять. Он, сын-то, мой, а ум у него свой. Как поставили его председателем, так почал он надо мной крутить. Я ему свою установку даю, а он, обратно, возражает: «Это в тебе индивидуал сидит. Есть у нас марка бригады, а твоя марка нам ни к чему». Терпел я, терпел, а потом шапку — в охапку и ушел. У меня ведь чуть не по всей Сибири родня. И всем рукомеслом я владею: валенки шить, шубы, туесочки делать, по зверю, ягоду брать — все умею. Вот так и живу.