Господин военлёт - [6]

Я снова недооценил бывшего актера. Он решил, что суд по обычаю гор выигрышнее российского. Убедил спонсоров. По диаспорам в России пошла информация… Если человек сидит дома, не высовываясь за порог, найти его трудно. Продукты мне приносили, но за водкой требовалось ходить. Как сохранить инкогнито человеку, лицо которого часто и крупным планом показывали по телевизору? Когда я возвращался с очередной добавкой, ко мне подошли. Случись это месяцем раньше, я бы отбился: бандитов было всего трое, а стволами они могли маму пугать: у подъезда жилого дома стрельба – дело стремное. Милиция приехать может… Завязалась драка, и мышцы, ослабшие за месяц пьянства, подвели. Меня двинули по голове рукояткой пистолета, запихнули в машину, а уж там вкололи снотворное…

Очнулся я в яме. Где я и почему, объяснять не требовалось. В каждом ауле есть такие ямы, и не одна. Торговля людьми – давний бизнес этих мест, в девяностые он пережил невиданный подъем. Меня похитили не мстители, те бы просто убили. Пленника следовало выгодно продать, а что с ним станет, абреков не волновало. Мне предстояло жить ровно столько, сколько уйдет на торг. Судя по тому, что говорили прятавшие меня друзья, торг не должен был затянуться.

Надо мной не издевались, не били – продавцам это без нужды. Меня даже сносно кормили; не досыта, конечно, но не голодал. Похитители были разумными людьми: чем лучше выглядит товар, тем дороже стоит. Я даже не плавал в нечистотах: в яме стояло помойное ведро, куда я справлял естественные надобности. Раз в сутки ведро подымали на веревке и возвращали пустым.

О чем я думал в той яме? Ни о чем. Мелькало легкое сожаление, что не доживу до первого юбилея – в январе мне исполнялось 25. Но больше хотелось, чтоб смерть пришла быстро. Умом я понимал: это невозможно. За такие деньги и чтоб просто убить? Черноголовые устроят представление, они это любят. Будут кривляться, надувать щеки, зикр станцуют. Потом примутся резать… Однако человеку свойственно мечтать, вот я и мечтал. Убить себя я не мог – нечем. Ножа нет, бритвенного лезвия тоже, даже иголки нет – на этот счет меня обыскали тщательно. А вот шнурки на ботинках оставили. Петлю сделать было нетрудно, только за что зацепить? И все же пригодились мне те шнурки…

На седьмой день – в яме было постоянно темно, и я считал дни по вынесенным ведрам – в яму скинули лестницу. Ко мне спустился гость. Я ожидал бородатого абрека, обвешанного оружием, и на всякий случай приготовился, но это оказался старик. Маленький, тщедушный, с гладким подбородком. Даже в той ситуации меня колотнуло: «черный» – и без бороды? Лицо старика покрывали морщины, сколько ему лет, я толком не разглядел – темно было. В руках старик держал какую-то плошку с фитильком, какой от нее свет? И хорошо, что это была плошка, от фонаря я бы ослеп. Старик поставил плошку на земляной пол, сел и поджал ноги. Я подумал и устроился напротив. Плошка горела посреди, не то разделяя нас, не то объединяя.

– Ты убил женщин из прихоти? – спросил старик. Голос у него был на удивление молодой, и по-русски он говорил чисто.

Я утвердительно кивнул. Какая разница?

– Сам?

Снова кивок.

– Врешь! – спокойно сказал старик.

Я не стал спорить. Вру, так вру.

– Выгораживаешь друзей, – вздохнул гость, – берешь вину на себя. Это достойно, но лгать не к лицу воину. Расскажи, как было!

Я подумал и рассказал.

– Так я и думал! – сказал гость по завершении. – Ты всего лишь исполнил приказ. Те, кто отдал его, были правы: в машине ехали «черные вдовы».

Я удивился: абреки утверждали совершенно другое.

– Одна из погибших – моя дочь, – сказал старик и притих.

Я молча смотрел на него. Мои глаза привыкли к свету, и я разглядел: борода у гостя просто-напросто не росла, всего лишь несколько волосков.

– Они забрали ее у меня, – продолжил старик. – Выдали замуж за эту скотину эмира. Вы убили его, и я обрадовался: дочь вернется ко мне! Ее не отпустили, а я не мог им помешать. Я плакал, когда узнал, к чему ее готовят. Аллах запретил убивать невинных, дочь ждал ад. Ты уберег ее от самого страшного, однако стал моим кровником.

Я насторожился: в горах кровников режут.

– Я хочу, чтоб ты вернул мне дочь!

Старик был явно не в себе, и я успокоился.

– Покажи руку!

Я протянул ему ладонь. Он взял ее сухонькими пальчиками, развернул к огню и некоторое время рассматривал линии.

– Ты сможешь! – сказал удовлетворенно. – Ты сильный, но несчастный. Ненависть поведет тебя через страдания, а потом ты поймешь… – Он извлек из кармана кувшинчик. – Пей!

Я медлил.

– Ты боишься смерти?

Я взял кувшинчик и опорожнил. Я надеялся, что это яд. Или хотя бы водка. Это не было ни тем, ни другим. Маслянистая, пряная жидкость протекла в желудок, на мгновение меня повело. Но затем зрение вернулось, я почувствовал необыкновенную легкость в теле. Казалось, взмахни руками – и полетишь. Однако я твердо сознавал: не получится. Старик внимательно следил за мной, затем забрал кувшинчик и спрятал в одежде.

– Сегодня они сторговались, завтра ты умрешь! – сказал гость, вставая. – Ты воин, смерть встретишь достойно. Держи!

Это была «хаттабка», самодельная ручная граната, популярная у абреков. Стандартный армейский запал, облегченный заряд. Удобно носить, легко применять. Маленькая, но смертельно опасная штучка. По убойной силе уступает обычной гранате, но в радиусе пяти метров не уцелеть. Я жадно схватил оружие.