Господин Никто - [43]

— Мне только этого недоставало — с тобой заняться пропагандой! Неужто не видишь, какой оборот приняло дело?

— Вижу. Дело приняло такой оборот, что Центру, несомненно, грозит разгром, только не со стороны коммунистов, а изнутри.

— Ты опять начинаешь клонить к тому, что во всем виноваты Димов и Кралев.

— Именно. Только я ничего не выдумываю, а просто наблюдаю факты, которых ты не замечаешь.

— Ну конечно, Младенов спит…

— Они убаюкивают тебя. И особенно ловко делают это в последнее время. «Бай Марин то, бай Марин се». Уже одно то, что они так настойчиво тебя убаюкивают, должно было тебя насторожить. Глубокий наркоз дают перед серьезной операцией. Они явно готовятся ампутироавть тебе голову…

— Таких вещей не говорят, — нервно бросает Младенов.

— Говорить — пустяки, некоторые это делают. За что, по-твоему, погубили Милко?

На грязной беговой дорожке выстроились две команды — белая и голубая, по шесть машин в каждой. Впереди остановилась машина в белую и красную полосу, словно некая зебра особой породы. Но вот зебра трогается с места, издав пронзительный вой сирены; за нею, тесня одна другую, устремляются машины обеих команд, напирая на идущих впереди, но тех пока сдерживает зебра. Вдруг красно-белая круто сворачивает в сторону, открывая путь состязающимся. По раскисшей дороге таратайки кидаются вперед, каждая норовит обогнать других и в то же время задержать идущую рядом машину противника. Под невообразимый рев моторов машины то и дело сталкиваются, таранят друг друга, врезаясь то бампером, то брызговиком, то боком, и все это под экзальтированный вой публики.

— Ты знаешь, кто его уничтожил, нашего Милко? — кричит мне в ухо Младенов.

— Знаю и кто и почему! — рявкаю я в ответ. — Милко нам симпатизировал и дал понять, что он на нашей стороне, вот за это его и уничтожили. На днях схлестнулся с Кралевым: «Довольно, — кричит, — этих анонимных статей! Пускай пойдет передовица за подписью Младенова. Крупное имя, большой авторитет!» Кралев весь пожелтел. И вот разделались с парнем…

Моя версия не целиком придумана. Милко и в самом деле раздражали анонимные статьи, и, ссылаясь на номер, подписанный в печать, он заявил Кралеву, что журнал не может состоять из одних анонимных материалов.

Грохот возле нас усиливается. Одна из голубых машин слетает на обочину и опрокидывается. Туда бросаются люди в белых халатах. Кувырком летит бельгийский «плимут» и тут же загорается. Из кабины едва успевает выбраться водитель. Остальные таратайки — с продавленными дверками, с дребезжащими, развороченными бамперами, с текущими радиаторами и картерами — продолжают зигзагами мчаться вперегонки, поднимая невообразимый шум и изрыгая тучи дыма.

— Если б дело заключалось только в этом, его бы просто прогнали! — кричит мне Младенов.

— Не могли. Неудобно было после того, как прогнали меня. Тем более Милко не одинок, не то что я, у него связи среди эмигрантов. Пошла бы молва… Так хитрей: меня прогоняют, Милко убирают, приписывая убийство коммунистам, а дальше твой черед, и опять будут собак вешать на коммунистов. Главное, восстановить статус-кво. Вот чего они добиваются, бай Марин! Им бы ткать свою паутину, как прежде, и чтоб никто не мешал! — разъясняю я старику в самое ухо.

Стоит такой шум, что никто нас не слышит, никому из окружающих до нас нет дела. Публика ревет, подпрыгивая на местах, поощряя самоистребление на беговой дорожке, тогда как мы с Младеновым перекрикиваемся по поводу другого самоистребления, не столь массового, но более безоглядного.

— Ничего они не могут иметь против меня, — упорствует старик. — Пока что я с ними и ничем им не мешаю.

— Ты мешаешь им тем, что существуешь, ты внушительная фигура, какой они никогда не были и не будут; что главная ставка у американцев на тебя, несмотря на то, что громадный куш идет Димову. Димов с Кралевым уничтожат тебя, потому что всегда будут видеть в тебе угрозу, пока ты жив. Сейчас у них только деньги, а ликвидировав тебя, они станут и полновластными хозяевами!

— Какие там деньги! Что ты мне все о деньгах толкуешь! — начинает злиться Младенов, которого слово «деньги» всегда приводит в раж.

— Скажу тебе, не торопись! И докажу! На фактах и документах…

Первый тур состязаний в двадцать четыре круга подходит к концу. Из двенадцати таратаек продолжают гонки только две — белый «пежо» и голубое такси «ситроен». Однако в самом последнам туре «паккард», вышедший из строя и слетевший на обочину при крутом повороте, собравшись с духом, дает задний ход, сталкивается с «пежо» и опрокидывает его. Побеждает французская команда, хотя в одном-единственном лице.

Устанавливается относительное затишье. По стадиону носятся тягачи и линейки, расчищая поле. Крики прекращаются. Над секторами повисает монотонный гул спокойных бесед.

Я достаю из кармана банковские справки и небрежным жестом подаю их Младенову.

— Ты как-то мне говорил, что все проверил, но не мешает бросить взгляд и на эти вот выписки.

Младенов бегло просматривает справки, затем прочитывает их еще раз, более внимательно.

— Не может быть…

— Ну вот еще, «не может быть». Документы официальные, ты же видишь. Кроме известного тебе счета, у Димова есть два других, на которые он ежемесячно вносит секретные вознаграждения. Так что ты все же прав: получаете вы с ним одинаково, только его сумма умножается на десять…