Голландец присядет рядом, накинет на его плечи, холодные от ветра, теплый, снятый с себя свитер. Спросит, как тот живет. Просто так спросит, не нуждаясь в ответе. Он знает наверняка, что мальчишка счастлив. Придвинется, чтобы силой своей успокоить его дрожь. Ему хорошо рядом с мальчишкой. В свитере Голландца, в сандалиях на босу ногу, мальчишка не заметит его и продолжит думать о своем. О том, как закончит здесь все дела и уедет из этой скучной деревни. И никогда больше в нее уже не вернется. Он уедет покорять своими картинами шумные города и страны и лет через тридцать, став старым, дряхлым и богатым, будет слушать придуманные о его картинах легенды. Станет с упоением следить, как люди из уст в уста передают обросшие преувеличениями истории его славной, состоявшейся жизни талантливого живописца. Все заработанное он отдаст родителям. И еще живые мама и отец выплывут из нищеты так же быстро, как когда-то ушли из жизни.
Милый мальчик, скажет ему Голландец, пройдет тридцать лет, и тебя неудержимо потянет на этот пригорок. С наброшенным на плечи свитером, дрожа губами от предвкушения встречи, ты поднимешься и увидишь сидящего на ветру мальчика.
Бескрайне растревоженный этим свиданием, ты сядешь рядом. И накинешь на плечи его свой свитер.
Обняв колени, вы будете смотреть, как волны лижут обглоданный льдами скелет баркаса…
Но ничего этого не случится, подумал Голландец. «Только я, я один буду подниматься на тот пригорок. И сидеть рядом с самим собой».
«Ирисы» Винсента не смогли превратить его в безумца. Он мучился над разгадкой, не подозревая, что она на виду. Нельзя войти в одну и ту же воду дважды, как нельзя быть рожденным дважды или дважды распятым.
…Голландец поднялся, отряхнул джинсы и направился к «Фокусу». В багажнике его ждал военком. Военкома ждал гризли. Густав ждал Голландца, а Густава ждал президент.
Нельзя никого заставлять ждать.
