Горящие огни - [11]

- Ну-с... Где же вы, детки? - Он поднимает голову не отрывая пальца от страницы.

Я здесь, ребе. Вот, хотите чаю? - Я ставлю рядом с молитвенником стакан горячего чая.

Пар от него затуманивает стекла очков ребе. Вишневый дух щекочет ноздри.

Ребе отхлебывает глоточек, обжигается. Но не отодвигает стакан, пока не допивает до конца.

- Налить вам еще чаю, ребе? - И, не дожидаясь ответа, я хватаю пустой стакан и бегу на кухню.

- А где Абрамеле? Он дома?

Старый учитель велит мне перестать таскать чай.

- Да, ребе, сейчас я его позову. Он сказал, что скоро придет.

- Абрашка! - колочу я в дверь. - Учитель ждет! Выходи!

- А ты ему чаю давала? С вареньем?

- Три стакана! Его уже тошнит от этого варенья! Я боюсь... выходи сейчас же!

- Я что, виноват? Не могу я выйти. У меня и вправду живот разболелся!

Врет Абрашка, знаю я его. Ничего у него не болит. Просто тянет время.

Я плетусь назад, к учителю. Он сидит смущенный, перед пустым стаканом.

- Еще стаканчик, ребе? В самовар как раз, я видела, подложили горячих углей. - И, прежде чем ребе успел ответить, беру его стакан.

Ставить полный стакан на стол мне стыдно. Стыди смотреть ребе в глаза. От горячего чая его разморило, начинают моргать глаза.

Мне вдруг становится страшно. Может, ребе дурно? Ага! Он сидит как ватный, закрыв глаза и уронив голову.

Смотрю на него и не узнаю. Он стал совсем-совсем дряхлым. Его хилое туловище скрыто столом, видны только высохшее лицо и бороденка.

Я только теперь замечаю, какой у него изможденный вид, какая тоненькая шея. Он желтее пожелтевших страниц так и оставшегося лежать раскрытым на столе молитвенника. Усы и кончики пальцев тоже желтые - от табака.

Он и правда такой старый? Может, это его убогое пальто пахнет старостью?

"Что, если, - думаю я, - ребе не сможет сам добраться до дому? Может, надо сказать его родным, чтобы пришли за ним? А кто знает, где он живет? Есть ли у него дети? Интересно, они тоже такие замухрышки?"

Да никого у него нет... у меня сжимается сердце. Ребе один на свете, как валун посреди поля.

Хорошо, что он уснул и не видит, как я краснею. Мне кажется, он уснул не от выпитого сладкого чая, а от огорчения. Мы не хотим с ним заниматься. А он такой кроткий, он хочет, чтобы мы по меньшей мере выучили алфавит и, по его выражению, "одолели хоть строчку из Библии".

Но почему же он боится и слово нам сказать? Уж лучше бы кричал! Ведь дети ему не "хозяева"!

А мы, дураки, жалеем ребе, только когда он спит!

Мне хочется сказать ему, что с сегодняшнего дня, клянусь, я буду прилежно учиться и не буду больше упаивать его чаем. Но тише! Я, кажется, шепчу слишком громко. Еще разбужу его...

И я сижу не шевелясь.

Ой! Ведь Абрашка может выйти из своего убежища и разбудить ребе! Пусть бедный старик хотя бы у нас отдохнет от трудов! Дома он, наверное, по ночам изучает Тору и совсем не высыпается.

Из открытого окна вдруг доносится приторный запах горячего шоколада. Пахнет так сильно, что я с опаской смотрю на ребе: не проснется ли?

Ароматное облачко кружит над головой. Щекочет ноздри, дразнит язык. Вкуснота!

Ужасно жалко, что именно сейчас меня нет во дворе. В кондитерской "Жан-Альберт", прямо под нами, варят шоколад. Им поливают свежевыпеченные пирожные.

Если бы я попалась на глаза кондитерам, они бы меня позвали и дали бы облизать большую деревянную ложку, которой мешают шоколад. Сам старик хозяин, такой страшный, когда встречаешь его на улице, в этой жаркой пекарне слаще своих пирожных. Его белый фартук заляпан кремами, которыми он украшает торты. Он улыбается во весь рот, показывая щербатые, почерневшие от сладкого зубы.

Вот он подносит ко рту длинный изогнутый рожок. Густой крем вылезает из другого конца - и на торт усаживается плотная красная розочка или ложится зеленый листик.

Дует в другой рожок - и на самой верхушке вырастает белый ангелок.

Лопаточкой кондитер поправляет ему крылышки, ровно обмазывает торт со всех сторон. Вниз падают сахарные крошки.

Старик знает, что я смотрю на него, как на волшебника.

- Что, красиво, а? Хочешь остатков?

Конечно, хочу. И он насыпает мне полные горсти крошек...

Я раскрываю ладонь - пусто... Передо мной по-прежнему сидит и спит ребе.

И когда только он выспится? Я прозеваю остатки! Будет уже поздно, в пекарне погасят свет - незачем идти.

Сбегать, что ли, на минутку?

А если ребе проснется?

Вдруг слышится какой-то шелест. Что это? Ребе посапывает носом? Высовываюсь в окно. Вот это да. Сверху, из квартиры фотографа, сыплется дождь из мятых белых квадратиков.

Они порхают, кружатся, опускаются на ступеньки, будто стайка белых голубей разлетелась по двору. Я вытягиваю руки - поймать бы хоть штучку. Это фотограф выбрасывает старые карточки. Выцветшие, пожелтевшие пятнистые. Там выколот глаз, там измяты щеки - еле различишь человеческое лицо.

Одна карточка падает мне в руки. О, какое счастье, что я ее поймала! На простынке лежит голенький младенец. Хоть он и пухленький, как поросенок, но все равно разбил бы голову, если б упал на землю.

"Поиграй со мной... ну-ка улыбнись..." Кажется, малыш и правда смеется.

Вот еще одна, много-много людей. Как это у фотографа не дрогнула рука выкинуть их всех сразу!