Горящая земля - [7]

Тем временем волк бегал на свободе среди овечьего стада.

— И наш господин король, — надменно продолжал Эркенвальд, — требует, чтобы ты и часть твоего отряда присоединились к нему. Но только если я уверюсь, что Хэстен не нападет на Лунден во время твоего отсутствия.

— Он не нападет, — сказал я и почувствовал прилив восторга.

Альфред наконец-то позвал меня на помощь, значит, собаке дали острые зубы.

— Хэстен боится, что мы убьем заложников? — спросил епископ.

— Хэстену глубоко плевать на заложников, — сказал я. — Тот, кого он называет своим сыном, — какой-то крестьянский мальчик, которого заставили облачиться в богатые одежды.

— Тогда почему ты его принял? — негодующе вопросил епископ.

— А что мне оставалось делать? Напасть на главный лагерь Хэстена, чтобы найти его щенков?

— Итак, Хэстен нас дурачит?

— Конечно, он нас дурачит, но он не нападет на Лунден, пока Харальд не победит Альфреда.

— Хотел бы я, чтобы мы могли быть в этом уверены.

— Хэстен — осторожный человек, — сказал я. — Он сражается, когда уверен в победе, в противном случае он ждет.

Эркенвальд кивнул.

— Тогда забери завтра людей на юг, — приказал он и пошел прочь, вслед за своими семенящими священниками.

Теперь я оглядываюсь на те далекие годы и понимаю, что мы с епископом Эркенвальдом хорошо управляли Лунденом. Епископ не нравился мне, и нам жаль было времени, проведенного в обществе друг друга, но он никогда не вмешивался в дела моего гарнизона, а я не вмешивался в дела его правления. Другой мог бы спросить, сколько человек я собираюсь взять с собой на юг или сколько человек останутся охранять город, но Эркенвальд верил, что я приму правильное решение. И все равно я считаю, что он был пронырой.

— Сколько людей с тобой поедет? — спросила меня той ночью Гизела.

Это было в нашем доме, доме римского торговца, построенном на северном берегу Темеза. От реки часто воняло, но мы привыкли к этому и жили счастливо. У нас имелись рабы, слуги и стража, няньки и повара. И у нас с Гизелой было трое детей. Утреду, старшему, должно быть, исполнилось тогда лет десять. У него была сестра Сиорра, а младшему, Осберту, сравнялось всего два года, и он отличался неутолимой любознательностью.

Утреда назвали в мою честь, как меня самого назвали в честь отца, а моего отца — в честь его отца. Но этот последний из Утредов раздражал меня, потому что был бледным нервным ребенком, цепляющимся за материнскую юбку.

— Я возьму триста человек, — ответил я Гизеле.

— Всего-то?

— У Альфреда достаточно людей, а я должен оставить тут гарнизон.

Гизела вздрогнула.

Она снова была беременна и вскоре могла разродиться. При виде моего обеспокоенного лица она улыбнулась и успокаивающе проговорила:

— Я выплевываю детей, как косточки. Сколько времени уйдет на то, чтобы убить людей Харальда?

— Месяц… — предположил я.

— К тому времени я уже рожу, — сказала она, и я прикоснулся к амулету в виде молота Тора, висящему у меня на шее.

Гизела снова успокаивающе улыбнулась.

— С родами мне везет.

Это было правдой. Ее роды проходили довольно легко, и все три наших ребенка выжили.

— Ты вернешься и найдешь нового плачущего младенца, — сказала Гизела, — и это будет раздражать тебя.

Я быстро улыбнулся и ответил, что так оно и будет, после чего вышел на террасу, раздвинув кожаные занавеси.

Было темно. На дальнем берегу реки светилось несколько огней — там, где крепость охраняла мост, — и в воде отражалось дрожащее пламя. На востоке в прорехе между облаками появилась розовая полоска. Река бурлила, прорываясь под узкой аркой моста, но больше ничто не нарушало тишины в городе. Время от времени лаяли собаки, с кухни порой доносился смех.

«Сеолфервулф», пришвартованный в доке рядом с домом, поскрипывал под легким ветерком. Я бросил взгляд на берег ниже по течению, туда, где поставил на окраине города небольшую башню из дуба. На этой башне люди день и ночь вели наблюдение, высматривая увенчанные головами чудовищ суда, которые могли явиться, чтобы атаковать лунденские пристани. Но на вершине башни не пылал предупреждающий огонь. Все было спокойно.

Датчане были в Уэссексе, но Лунден отдыхал.

— Когда все закончится, — сказала Гизела из дверного проема, — может, нам стоит отправиться на север…

— Да, — ответил я.

Потом повернулся и посмотрел на ее красивое узкое лицо и темные глаза. Гизела была датчанкой и, как и я, устала от уэссекского христианства. Человек должен иметь богов, и, может быть, есть какой-то смысл и в вере в единственного Бога, но зачем выбирать такого, который слишком любит бич и шпоры? Христианский Бог не был нашим богом, однако нам приходилось жить среди народа, боявшегося его и осуждавшего нас за то, что мы поклоняемся другому божеству. Однако я принес Альфреду клятву верности, поэтому оставался там, где он требовал.

— Он не может долго прожить, — сказал я.

— А когда он умрет, ты будешь свободен?

— Больше я никому не давал клятв, — ответил я, и ответил честно.

По правде говоря, я дал еще одну клятву, и она могла меня разыскать, но той ночью мои мысли блуждали так далеко от нее, что я верил: мой ответ Гизеле правдив.

— А когда он умрет?

— Мы отправимся на север, — сказал я.