Горящая земля - [121]

Но три ночи подряд мы просто имитировали атаки. Мы приближались ко рву, мы кричали, наши лучники — их у нас было чуть больше сотни — пускали стрелы в датчан. Те в ответ отстреливались и метали копья, втыкавшиеся в грязь. А еще они метали головешки, чтобы разогнать ночную тьму. Поняв, что мы не пытаемся перебраться через ров, датчане выкрикнули приказы прекратить метать копья.

Я выяснил, что на стенах полно людей. Хэстен оставил большой гарнизон, такой большой, что некоторые воины, вместо того, чтобы оставаться в крепости, охраняли корабли, вытащенные на берег Канинги.

На третью ночь я не спустился с холма. Я предоставил Стеапе возглавлять ложную атаку, а сам наблюдал за ней с высоты стен крепости. Едва наступила темнота, мои люди доставили из Хочелейи повозку, в которой было восемь ульев. Бран сказал нам, что лучшее время, чтобы запечатать ульи — сумерки, и тем вечером мы закрыли отверстия затычками из ила, смешанного с коровьим навозом. Теперь затычки медленно затвердевали.

Я приложил ухо к одному из ульев и ощутил странную гудящую вибрацию.

— Пчелы доживут до завтрашней ночи? — спросил меня Эдуард.

— Им и не нужно до нее доживать, — ответил я, — потому что мы атакуем завтра на рассвете.

— Завтра! — сказал он, не в силах скрыть своего удивления.

Это порадовало меня. Совершая ложные вылазки каждую ночь, я хотел убедить датчан, что мы ринемся в настоящую атаку вскоре после наступления сумерек. Вместо этого я пойду на них следующим утром, едва займется рассвет. Но я надеялся, что Скади и ее люди так же, как и Эдуард, убеждены, что я собираюсь напасть с наступлением ночи.

— Завтра утром, — сказал я, — и мы уходим сегодня ночью, в темноте.

— Ночью? — все еще удивленно переспросил Эдуард.

— Ночью.

Он перекрестился. Этельфлэд, которая кроме Эдуарда и Стеапы была единственной, кого я посвятил в свой план, подошла и взяла меня под руку. Эдуард, похоже, задрожал при виде нашей взаимной привязанности, но выдавил улыбку.

— Молись за меня, сестра, — сказал он.

— Я всегда это делаю, — ответила она.

Этельфлэд смотрела на него, не сводя глаз, и мгновение он тоже глядел на нее, потом перевел взгляд на меня. Эдуард начал что-то говорить, но волнение превратило его первое слово в нечленораздельный хрип.

Он попытался снова:

— Ты не дашь мне клятву верности, господин Утред, — сказал он.

— Нет, господин.

— Но моей сестре ты ее дал?

Этельфлэд крепче сжала мою руку.

— Я поклялся ей в верности, господин, — ответил я.

— Тогда мне не нужна твоя клятва, — с улыбкой сказал Эдуард.

То было весьма щедро с его стороны, и я поклонился в знак признательности.

— Тебе не нужна моя клятва, господин, но твоим людям нынче ночью понадобится твое одобрение. Поговори с ними. Вдохнови их.

Той ночью мало кто спал. У людей ушло немало времени, чтобы приготовиться к битве.

То было время страха, время, когда воображение рисует врага еще более грозным, чем он есть на самом деле.

Некоторые — немногие — сбежали из крепости и укрылись в лесу, но таких было очень мало. Остальные точили мечи и топоры. Я не позволил подкладывать сучья в костры, потому что не хотел, чтобы датчане увидели, что эта ночь не такая, как предыдущая, поэтому бо́льшая часть оружия точилась в темноте. Люди натягивали сапоги, кольчуги и шлемы, отпускали неудачные шутки. Некоторые просто сидели, понурив головы, но слушали, когда с ними говорил Эдуард.

Он переходил от одной группе к другой, и я вспомнил, насколько скучной была первая речь его отца перед великой победой при Этандуне. Эдуард справлялся не намного лучше, но его серьезность была убедительной, и люди одобряюще забормотали, когда он пообещал, что во время атаки пойдет впереди.

— Ты должен сделать так, чтобы он выжил, — сурово сказал мне отец Коэнвулф.

— Разве за это отвечает не твой Бог? — спросил я.

— Отец Эдуарда никогда не простит тебе, если его сын погибнет.

— У него есть еще один сын, — легкомысленно ответил я.

— Эдуард — хороший человек, — сердито сказал Коэнвулф. — И он будет хорошим королем.

Я согласился с этим. Раньше я так не думал, но мне начал нравиться Эдуард. В нем чувствовалась воля, и я не сомневался, что он окажется храбрым. Конечно, он боялся, как и все остальные, но стиснул зубы и держал своим страхи при себе. Он был полон решимости доказать, что он — достойный наследник трона, а это означало, что ему придется отправиться в бойню. Юноша не дрогнул при мысли об этом, за что я его уважал.

— Он будет хорошим королем, — сказал я Коэнвулфу, — если докажет, на что способен. И ты знаешь, что он может это доказать.

Священник помолчал, потом кивнул.

— Но присмотри за ним, — умоляюще проговорил он.

— Я уже велел присмотреть за ним Стеапе. Большего я сделать не могу.

Отец Пирлиг, одетый в ржавую кольчугу, с мечом на поясе, со свисающими с плеч топором и щитом, вышел из темноты.

— Мои люди готовы, — сказал он.

Я дал ему тридцать человек, их задача заключалась в том, чтобы сперва перенести ульи вниз по темному холму, а потом — через ров.

Я посмотрел на восток. Там не было ни малейшего проблеска света, но я ощущал, что короткая ночь подходит к концу. Я прикоснулся к молоту Тора и сказал: