Горячие сердца - [12]
— Вы готовы?
— Да, — ответила Стефа.
— Пора.
— Куда?.. Куда тебе пора? — удивленно воскликнул Прохор.
— Туда, — просто ответила она и махнула рукой в сторону фронта.
Прохор схватил ее маленькие руки своими огромными тяжелыми лапищами.
Она молча кивнула. Он ответил таким же кивком и выпустил ее руки.
Мальчик из Полесья
К солнцу!
Мальчик из Полесья
Полесье — край лесов и озер. Леса там густые, тенистые, прохладные. В лесах — тишина. Озера чистые, как слеза, и глубокие. И над озерами — тишина. В лесах и над озерами — птицы. Звенят, свистят, перекликаются. Но их гомон не нарушает тишины, словно он — часть ее.
Было светло, тепло и тихо. Вода в озере стояла спокойная. До отражавшихся в озере кудрявых белых, как мотки отмытой шерсти, облачков было далеко-далеко — такое оно было глубокое. За опушкой виднелась поляна. На поляне паслись овцы.
Слышался звонкий напев свирели.
Под кустом на спине, закинув ногу на ногу, лежал пастушок. На нем была длинная рубаха домотканного холста с вышитыми на груди петушками, онучи и лапти. Полузакрыв глаза, пастушок с упоением дул в свирель. Она пела, перекликаясь с птицами в лесу.
Но вот пастушок оставил свирель и прислушался к частому, равномерному стуку. Мальчик посмотрел на опушку, где к самому лесу придвинулись хаты деревеньки Плужины. Стук доносился оттуда.
У растворенного оконца покосившейся хатенки сидел паренек. Ловкими, быстрыми ударами молотка он загонял деревянные шпильки в огромный порыжевший солдатский сапог, напяленный на железную сапожницкую «ногу». Волосы паренька были перетянуты на лбу узким ремешком, грудь прикрыта кожаным фартуком.
Иногда паренек прекращал работу и вслушивался в неторопливый разговор под окошком.
На обрубке березы у хаты сидели трое: братья Винцесь и Михась Гастелло, дядья маленького сапожника, и захожий солдат, давший Миколке починить сапог.
Солдат был худой, высокий, с рябоватым загорелым лицом. Он сидел, положив разутую ногу на колодину, и тянул самосад, которым ссудил его Михась. Разговор шел о войне, о немце, о революции и о большевиках, во главе с которыми народ пришел к власти в России вопреки воле фабрикантов и помещиков, вопреки проискам эсеров и меньшевиков, наперекор усилиям царских генералов и всей иноземной контрреволюции.
На коленях солдата лежало несколько растрепанных газет.
— Нужно, братцы, правду искать. Такую, чтобы до конца, без утайки...
— В сказках такая бывает, — хмуро пробормотал Винцесь.
— Нынче уже не только в сказках, — сказал солдат.
— Скажешь, нашел? — недоверчиво спросил Михась.
Солдат ударил по газете:
— Вот она! Как на ладони! Слышал про Ленина?
— Значит, из большевиков будешь?
Солдат подмигнул:
— Всенепременно! — И, сразу став серьезным, проговорил: — У кого руки в мозолях, тому другого пути нету.
Некоторое время царило молчание. Был слышен только веселый стук молотка маленького сапожника. Потом солдат взял лежавшую рядом с ним гармонь и, подыгрывая себе, фальшиво, но весело пропел:
Миколка с любопытством выглянул в оконце и уставился на пальцы солдата, ловко ходившие по ладам.
А старый дядя Винцесь почесал голову и уныло сказал:
— Не знаю, чего и пиво варивали: царя нет, а войне конца-края не видать.
— Дай срок, немчура за своих генералов возьмется! — сказал солдат.
— Не больно-то... — в сомнении произнес Михась. — Того гляди, немцы тут будут.
— Каркала ворона, пока не подавилась, — сердито сказал солдат.
— А кто их сдержит! Фронта нема, солдатня по домам пошла.
— Солдатня! А ты сам-то чем не солдат?.. Нуте-с?
— Э?.. Я — в чистой.
— Эх, ты! «В чистой»! — передразнил солдат и укоризненно покачал головой.
— В Киеве, сказывали, — Рада. Она продала Украину, — сказал Винцесь.
— А в Минске не такая же Рада? Ваш белорусский, не тем будь помянут, «народный секретариат» уже позвал немчуру «порядок наводить». Он уже и декрет издал: «Враждебные действия против немцев рассматривать как вооруженное восстание».
— Это как же так? — встревожился Винцесь. — Свои на своих немца зовут?
— Какие они нам свои! — сердито сказал Михась. — Свой своего на конюшне разве порет?
— Терпение иметь нужно, — сказал солдат. — Дела мы большие заварили. В один день не справишься.
— Да, такое скоро не уделаешь, — поддержал Михась.
— Известно... — согласился, наконец, и Винцесь. — Москва не враз строилась.
— Это потому, что тогда большевиков не было, — усмехнулся солдат и обернулся к оконцу: — Эй, малый, скоро ль сапог-то? Пехоте об одном сапоге не ходьба... Нуте-с?
Привалившийся было к подоконнику Миколка поспешно отпрянул на свой кожаный стулик и принялся за брошенный сапог. Снова звонко застучал молоток.
— Твой, что ли? — спросил солдат у Михася, кивнув на мальчика.
— Братнин.
— Меньшого нашего — Франца. На хлеба пришел из Москвы, да вот и остался, — сказал Винцесь.
— Значит, московский?
— Тамошний.
— Третий наш, Франок, на Казанке-железке чугун плавит, — пояснил Михась.
— Либо плавит, либо... — Винцесь покачал головой.
— Да, давно про него не слыхать, — согласился Михась.
